Опять не тот, опять не с тем…

опять не тот, опять не с тем,
мой путь в рубцах неспетых тем:
незавершённость, как палач,
надежд разрубит вязкий плен.

я слишком долго ждал ответ,
я не боялся слова «нет»,
но мой наивный детский плач
звучал как слабости привет.

ты был навязчивой мечтой,
я счастлив был дышать тобой,
но время — беспощадный врач —
вдруг выписал меня домой…

и снова с небом мы одни,
и снова я вдыхаю дни
из радостей и неудач,
из мелкой бытовой возни…

я знаю, что моя любовь
вот-вот опять нахмурит бровь
и, как насмешливый богач,
заставит отказаться вновь

от сигарет, от мокрых глаз,
от боли безобидных фраз,
от предпоследнего «не плачь…»
и — ЭТОТ — оборвать — рассказ.

Последний глоток пустоты

любовь — тягучий драгоценный яд,
но по рецептам нам его не продают,
и нарушаем мы аптекарский обряд,
ныряя в тишину, где нас не ждут…

и липкого отчаянья печаль,
чистосердечной неприкаянности боль,
как антидот, с улыбкой палача
вонзается в сердечную мозоль.

у этих трещин, обрывающих приход,
имен так много, что взорвутся корабли.
но навсегда запомнится мне то,
которым твои губы обожгли.

когда, налив эльзасского вина,
я чувствовал, что всё в тебе стерплю,
ты прошептал, добив меня до дна:
«Тебя я никогда не полюблю»

и хруст стекла, и капли по столу,
и резь в груди, и темноты испуг,
когда внутри я ощутил золу:
теперь ты ни любовник мне, ни друг.

так уменьшается без всякой наркоты
объект желания, дающий жизни сок,
так безграничное сияние мечты
сникает в жалости тоскливый уголёк.

но от слепой интоксикации любви
так беззащитна пережитого броня:
и снова солнце плещется в крови,
и снова жгут затянут у локтя…

и вырываясь из глиссады цепких рук,
я помолюсь, как прежде, на Луну,
и, заходя уже на пятисотый круг,
я снова разобьюсь, но — не сверну.

Когда любовь бессильна перед злом…

когда любовь бессильна перед злом,
когда отравлена отчаяньем обид,
когда к несчастью рвёшься напролом,
взрывая болью стойкость пирамид,

когда не можешь ты бессмысленно терпеть
жестокости приличий и манер,
когда слова стегают, словно плеть,
когда булыжником срываешься в карьер,

когда кипит в крови предсмертный стон,
когда мотор блюёт внутри огнём,
когда карательный гремит в затылке гром,
когда вся жизнь покажется лишь днём,

я удалю твой номер из души,
я эпитафию в твоих глазах прочту,
я дам в себе надежду задушить,
я на аборт свожу свою мечту,

я извинюсь за право быть собой,
за то, что всё равно люблю тебя,
за то, что так играл твоей судьбой,
за то, что жизнь твою спалил, любя…

и даже отключив свой телефон,
ты будешь слышать мой протяжный вой,
ведь у Любви для всех один закон:
я даже без тебя — всегда с тобой…

Ну что тебе сказать про эту боль…

ну что тебе сказать про эту боль…
ты цедишь сам её который срок…
я думал, что узнал к тебе пароль,
но отзывом мне стал немой упрёк…

в прощальном серебре твоих ресниц
я сник густой отравленной слезой,
и через дым просоленных зарниц
меня преследует твоей тоски конвой.

ты знал, что только мне не стоит лгать,
что правда унизительнее лжи,
что твердокаменной покажется кровать,
в которую другого уложил…

в ожогах вен истерзанных притих
давящим трубным гулом у висков
в сухих зрачках зауженных твоих
покой моих расширенных зрачков…

и смертью ослепляющих белил
ты разукрасишь смысл слов моих:
ты сам со мной о вечном говорил,
я помню тот случайный белый стих…

ведь там — за серым краем тишины,
где нет ни веры, ни безверья, ни интриг,
лишь страхом смерти все заражены
в пасхальном скрежете обугленных вериг…

любовь — единственный бесстрашия тупик,
она одна дает нам силы все прощать,
она всю жизнь закутывает в миг
наивного желания обладать.

ты был из жалости в моей любви дыму,
а я расстреливал тоску иглой в упор:
я полюбил твою любовь к тому,
чей день рождения ты помнишь до сих пор.

но твой бесхитростный мальчишеский задор
твоя пацанская всеядность через край
заставили забыть наш разговор
и раздолбали все тропинки в рай.

когда соперник мой измученный уснет,
я приготовлю вкусный завтрак вам,
и мне из прошлого мой опыт подмигнёт:
я разлюблю, поверь, но — не предам.

я не предам в себе свою любовь,
но больше ты её не ощутишь:
ты не почувствуешь, как стынет в жилах кровь,
когда ты сладко в ухо мне сопишь…

но благодарен буду сеточкой морщин
за то, что ты мне подарил ответ:
таких, как ты, на свете есть один;
таких, как я, на свете просто нет.

От тоски природной не укрыться…

от тоски природной не укрыться…
солнце ли сияет, стонет ветер,
в одиночестве нам суждено родиться,
в одиночестве мы встретим жизни вечер…

не дано нам ощутить и вспомнить
нашей жизни два важнейших мига,
между ними на прозрачной нити
в кляксах недопонятая книга.

одиночество напоминает сухо
о случившемся уже и неизбежном
и настойчиво нашептывает в ухо:
«Будь моим учеником прилежным…»

Гротеск

на той вершине жизни нет:
лишь боль и хрип от сердца ран…
но мне приятнее минет,
чем возвышающий обман

там люди рвутся, как листы
портретов жалкого цветка…
я б затащил тебя в кусты:
ведь жизнь отвратно коротка!

там стон и вой, там смерти лик
облизывается на тех,
кто принял за любовный тик
капризной жизни звонкий смех…

любовь — как гибель на миру:
откажешь — прямо щас умру!

Игра испепеляет жизни суть…

игра испепеляет жизни суть,
неловко хрупкость мысли отражая,
но иногда развеивает муть,
пронзительной наивности лишая…

пытаясь докопаться до глубин,
в опасности познаний не вникая,
не постигаем мы до старческих седин
секретов непридуманного рая…

зачем искать врагов, коль нет войны,
зачем махать булавой в чистом поле,
когда лишь вдох прозрачной тишины
подарит нам прозренье высшей воли…

но лишь гармония проникнет в мир людей,
искусство растворится в пене дней…

Такое…

Писать стихи ума не надо…
(вместо эпиграфа)

раскрашивая сумерек тоску,
переливаясь и чуть-чуть спеша,
является к последнему звонку
земного мира звездная душа…

сжигая легких перья облаков,
в крещендо загоняет красок звон
и с ядерным величием снегов
выходит на торжественный поклон…

земных восторгов забывая тлен,
мы нежностью напитываем кровь,
когда пред рампы наших авансцен
выходит жизнь дарящая любовь!