Рубрика: Стихи

я слышу тихий голос твой,
ленцой подёрнуты слова,
акцентов южных тетива
щекочет глубину острот…

а шелест нежных губ порой,
как патина, рифмует речь,
но беспощадности картечь
срывает кружева щедрот.

я помню, как ночной порой
сквозь недоверия броню
приблизил губы я к огню,
и потекли стихи с высот.

и опьянённый той игрой,
вином и вязкой тишиной,
текилой, как любви слюной,
обжёг я пересохший рот.

когда огонь внутри затих,
тебе я посвятил свой стих,
ты настороженно притих…
— Прочесть? Здесь только для двоих.
ты выглянул из глаз чужих:
— Не стоит. Глупость. Слов твоих.

мне страшно просыпаться одному,
готовить завтрак и бессмысленно курить,
смотреть на небо и с собою говорить,
и выть на солнце, как на бледную луну.

мне больно не делить себя с тобой,
не угощать, не восхищать и не бесить,
мне тяжело себя в себе носить,
не веря ни в надежду, ни в покой.

мне безразлична той свободы пустота:
свобода от тебя страшней тюрьмы.
я попросил бы у тебя тебя взаймы,
но вместо слов у горла — тошнота.

ведь ты посмел не оправдать восторг,
ты как-то смог в пожаре уцелеть,
и, выбрав обустроенности клеть,
ты эпилогом подменил пролог…

сегодня ночью я опять не буду спать
от обострённой филигранности своей,
я превращу в развратный Колизей
своей обиды измождённую кровать…

я буду мстить неведомо кому
за встречу ту волшебную зимой,
но, проводив проспавшихся домой,
мне вновь уснуть придётся одному.

я знаю, что когда-нибудь умру
не от инфаркта и не от рваных ран,
а оттого, что, как обугленный курган,
не захочу один проснуться поутру.

я снова улетаю от себя
туда, где нет родных и нет оков,
где дорожат и ценят, не любя,
и где улыбка — поважнее слов.

я снова улетаю от тебя
туда, где мне с тобой так хорошо,
где никогда ты не предашь меня,
где никогда меня ты не найдешь.

я снова растворяюсь в маете,
бомжую по вокзалам и портам.
и снова ближе всех совсем не те,
с кем рад был просыпаться по утрам.

я снова поднимаюсь над собой,
я снова вижу бездну пустоты,
я снова помолюсь себе о том,
чтоб главным в сердце снова стал не ты.

любовь — тягучий драгоценный яд,
но по рецептам нам его не продают,
и нарушаем мы аптекарский обряд,
ныряя в тишину, где нас не ждут…

и липкого отчаянья печаль,
чистосердечной неприкаянности боль,
как антидот, с улыбкой палача
вонзается в сердечную мозоль.

у этих трещин, обрывающих приход,
имен так много, что взорвутся корабли.
но навсегда запомнится мне то,
которым твои губы обожгли.

когда, налив эльзасского вина,
я чувствовал, что всё в тебе стерплю,
ты прошептал, добив меня до дна:
«Тебя я никогда не полюблю»

и хруст стекла, и капли по столу,
и резь в груди, и темноты испуг,
когда внутри я ощутил золу:
теперь ты ни любовник мне, ни друг.

так уменьшается без всякой наркоты
объект желания, дающий жизни сок,
так безграничное сияние мечты
сникает в жалости тоскливый уголёк.

но от слепой интоксикации любви
так беззащитна пережитого броня:
и снова солнце плещется в крови,
и снова жгут затянут у локтя…

и вырываясь из глиссады цепких рук,
я помолюсь, как прежде, на Луну,
и, заходя уже на пятисотый круг,
я снова разобьюсь, но — не сверну.

когда любовь бессильна перед злом,
когда отравлена отчаяньем обид,
когда к несчастью рвёшься напролом,
взрывая болью стойкость пирамид,

когда не можешь ты бессмысленно терпеть
жестокости приличий и манер,
когда слова стегают, словно плеть,
когда булыжником срываешься в карьер,

когда кипит в крови предсмертный стон,
когда мотор блюёт внутри огнём,
когда карательный гремит в затылке гром,
когда вся жизнь покажется лишь днём,

я удалю твой номер из души,
я эпитафию в твоих глазах прочту,
я дам в себе надежду задушить,
я на аборт свожу свою мечту,

я извинюсь за право быть собой,
за то, что всё равно люблю тебя,
за то, что так играл твоей судьбой,
за то, что жизнь твою спалил, любя…

и даже отключив свой телефон,
ты будешь слышать мой протяжный вой,
ведь у Любви для всех один закон:
я даже без тебя — всегда с тобой…

ну что тебе сказать про эту боль…
ты цедишь сам её который срок…
я думал, что узнал к тебе пароль,
но отзывом мне стал немой упрёк…

в прощальном серебре твоих ресниц
я сник густой отравленной слезой,
и через дым просоленных зарниц
меня преследует твоей тоски конвой.

ты знал, что только мне не стоит лгать,
что правда унизительнее лжи,
что твердокаменной покажется кровать,
в которую другого уложил…

в ожогах вен истерзанных притих
давящим трубным гулом у висков
в сухих зрачках зауженных твоих
покой моих расширенных зрачков…

и смертью ослепляющих белил
ты разукрасишь смысл слов моих:
ты сам со мной о вечном говорил,
я помню тот случайный белый стих…

ведь там — за серым краем тишины,
где нет ни веры, ни безверья, ни интриг,
лишь страхом смерти все заражены
в пасхальном скрежете обугленных вериг…

любовь — единственный бесстрашия тупик,
она одна дает нам силы все прощать,
она всю жизнь закутывает в миг
наивного желания обладать.

ты был из жалости в моей любви дыму,
а я расстреливал тоску иглой в упор:
я полюбил твою любовь к тому,
чей день рождения ты помнишь до сих пор.

но твой бесхитростный мальчишеский задор
твоя пацанская всеядность через край
заставили забыть наш разговор
и раздолбали все тропинки в рай.

когда соперник мой измученный уснет,
я приготовлю вкусный завтрак вам,
и мне из прошлого мой опыт подмигнёт:
я разлюблю, поверь, но — не предам.

я не предам в себе свою любовь,
но больше ты её не ощутишь:
ты не почувствуешь, как стынет в жилах кровь,
когда ты сладко в ухо мне сопишь…

но благодарен буду сеточкой морщин
за то, что ты мне подарил ответ:
таких, как ты, на свете есть один;
таких, как я, на свете просто нет.