А если, не задумываясь, жить…

а если, не задумываясь, жить,
водой и воздухом бесцельно наслаждаясь,
и, в солнечных лучах испепеляясь,
безумствовать, восторженно грешить?

а если разумений не просить,
а если доверять судьбе как чуду,
и видеть только волшебство повсюду,
себе не веря, что такое может быть?

а если разучиться понимать
и благодарно раствориться в ощущении,
что осознание вины и есть прощение
и вся Вселенная теперь — твоя кровать?

а если только радостно парить,
не обижаясь, не стесняясь, не стеная,
и верить только в то, что жизнь земная
затем лишь создана, чтобы любить?..

конечно, можно, не задумываясь, жить,
дарить и, восхищаясь, не губить…

проблема в том, что это состояние
недостижимо без Божественного Знания…

Как быть? не бойся высоты…

как быть? не бойся высоты:
теперь придется жить без спроса,
а грубые подтексты красоты
потом размокнут каплями из носа.

пусть жгучий лед заснеженной степи
гордыню глупости спокойно обнажает,
в себе чужие недостатки потерпи:
кто не обижен никогда не обижает.

когда земной любви простой закон
воспримешь с благодарностью, как чудо,
расслышишь в тишине набат икон,
в полотна превратив свои этюды…

В безмолвия подлунном серебре…

в безмолвия подлунном серебре,
в безверии пустого рифмоплётства
обезображенность как присказка уродства
нас, унижая, делает добрей.

в недосягаемости — искренность желаний,
в отверженности — истинность идей,
в жестокости отчаянных признаний —
капризы избалованных детей.

из пёстрых пазлов собирая Лего,
прощаясь с не простившими тебя,
ты честностью своей себя губя,
другим оставишь деньги, секс и эго.

через смирение приблизишься к Пути,
через падение приблизишься к высотам,
в самозабвении ты угадаешь, кто ты,
в самоутрате сможешь вновь себя найти.

когда безжалостной пустыни тишина
тебе откажет в покаянии без срока,
услышишь ты пророчество пророка:
лишь в недоверии к себе твоя вина.

Погасли фонари, и в розовом плену…

погасли фонари, и в розовом плену
бледнеет небо, насыщаясь цветом,
и, принимая на себя вину,
себя стесняется Луна перед рассветом.

и опоясанный церквей окольным смыслом,
спасая от себя их пряный стон,
из корня прожитого извлекая числа,
он сам идёт к Вселенной на поклон.

он смотрится с улыбкой в эту Пропасть,
и Пропасть улыбается в ответ:
для них, друг друга знающих, не новость,
что без полета в бесконечность жизни нет.

и разбавляя тишину хмельным весельем,
без пропуска минуя все посты,
безоблачно-безумным новосельем
он разрушает за собою все мосты.

без сладострастия немеют звуки веры,
без поражения не сладостен уют,
без оскорбления не ценятся манеры,
без страха никогда не предают.

и успокоится он снова банкой пива,
и снова отвернувшихся простит,
и снова жизнь окажется красивой,
ведь только то, что любим, не болит.

Я в тишину закутаюсь, как в плед…

я в тишину закутаюсь, как в плед,
себя я научусь любить без меры.
на все вопросы отвечая «Нет»,
я снова наплюю на все манеры.

и мне взаимностью ответит Млечный Путь,
и негатив его веснушек брызнет градом,
и, улыбнувшись наугад кому-нибудь,
кого-нибудь я поцелую взглядом.

и я не стану никого просить простить:
обиженные сами виноваты.
мне проще позабыть и отпустить.
а не уйдёт — так по башке лопатой.

Любить — не легкая работа…

любить — не легкая работа,
любимым быть — вообще кошмар,
молчанием своим кого-то
всё время ставя под удар,

слезами стыд свой вымывая,
нам легче руки опустить:
и отпускаем, понимая,
что без любви спокойней жить.

рассудок ссудит нам резоны,
друзья помогут боль залить
и чувств пожухлые газоны
бесчувственностью затопить.

и жизнь самим себе калеча,
мы покрываемся корой:
весь мир любить намного легче,
чем одному сказать: «Я — твой»

Проснулся, улыбнулся и ослеп…

проснулся, улыбнулся и ослеп
от темноты беззвучия пустого,
и превратился мир в унылый склеп,
где нет друзей, любви, живого слова.

на расстоянии бессмысленность смешней.
я отойду подальше, но не вскрикну.
я обесточенным к Нему в чертог проникну
и встану потихоньку у дверей.

я слишком жизнь люблю, чтоб быть в ней лишним,
но я себя теперь остановлю.
я не хочу быть больше никудышным.
вот только денег на поминки накоплю.

Я вне рамок, вне границ…

Я вне рамок, вне границ,
я — исчадие порока,
и горящих колесниц
мне не выдержать упрёка.

Я без устали себя
на потеху тугоумным
выставляю: пусть безумным
назовут они меня…

Я смолчу. Не покорюсь.
в тишине себя расплющу:
быть звездою неимущей
мне привычнее, — клянусь.

Экзаменатором коварным…

экзаменатором коварным,
на всех вопросах засыпая,
во сне, до боли мемуарном,
мне шепчет осень золотая:

«Из переходности глагольной
ты выплетаешь макраме,
ты изощрённостью фривольной
напоминаешь Малларме,

тебе плевать на пыльность стиля,
на вязкость слога, гулкость фраз,
на всё, за что тебя простили,
на цвет польстившись наглых глаз,

ты, научившись жить без денег,
учиться начал, чтоб учить,
ты, как отпетый шизофреник,
с собой пытаешься дружить,

ты укрупняешь Волю Неба,
ты измельчаешь боли суть,
и для тебя важнее хлеба
пивка холодного хлебнуть;

ты искренне не понимаешь,
зачем учителям грубить,
хотя давно и точно знаешь:
не погубив, не пригубить;

судьбы изба на курьих ножках
к тебе всегда не тем концом,
но ты, живя не понарошку,
мечтаешь снова стать отцом;

нарушив планы, но не сроки,
ты попадёшь в полуфинал
и все штрафные, как уроки,
пробьют в скале проблем канал;

ты перестал искать ответы
на непоставленный вопрос,
как стрекозёл, пропел ты лето,
но до зимы ты не дорос.

и я красой своей прощальной
испепелю твою печаль,
я превращу слог маргинальный
в банальной мудрости скрижаль.

и, утешая, вновь унижусь:
порой ты — редкостный осёл…
но я, конечно, не обижусь:
прощающим прощают всё»

Ты в свой карман «спасибо» не положишь…

ты в свой карман «спасибо» не положишь,
за словом не полезешь ты в карман,
ты буквы в пазлах смыслов перемножишь,
подтекстов удлиняя караван,

проглотишь обвинений гроздь, другую,
из снисходительности выдавишь слезу,
и, подарив улыбку озорную,
соврёшь опять на голубом глазу.

потом, подчистив кривизну размера,
заваришь кофе, выйдешь покурить…
и ухмыльнётся прошлого химера:
ведь пишешь для того, чтоб позабыть…