Александр Курмачёв
проснулся, улыбнулся и ослеп
от темноты беззвучия пустого,
и превратился мир в унылый склеп,
где нет друзей, любви, живого слова.
на расстоянии бессмысленность смешней.
я отойду подальше, но не вскрикну.
я обесточенным к Нему в чертог проникну
и встану потихоньку у дверей.
я слишком жизнь люблю, чтоб быть в ней лишним,
но я себя теперь остановлю.
я не хочу быть больше никудышным.
вот только денег на поминки накоплю.
как выжить в мире, где одни угрозы?
как сохранить беспечности печать
когда ни искренность не ценится, ни слёзы,
когда любовь нельзя бесплатно получать?
как не свернуться в колобок, как не свихнуться,
когда от голода гудит в висках набат?
как можно тишиной не поперхнуться,
когда лишь лютый ветер тебе брат?
как пережить беспомощность, немея,
как отплатить тому, кто помогал,
как улыбаться, денег не имея,
как жизнь свою раскрасить в мадригал?
на все вопросы ласковой улыбкой
мне продиктует пустота простой ответ:
«Вся жизнь твоя была сплошной ошибкой.
Угомонись уже: тебя давно там нет…»
не быть. не петь. не танцевать.
я задержался у истока.
так просто повернуть всё вспять
и увернуться от упрёка.
я в ожиданиях других
себя без боли уничтожу:
пусть за меня всё скажет стих,
которым рану обезножу.
я был для радости рождён
но должен умереть для счастья,
чтоб колокольный тихий звон
утихомирил гул в запястье.
я не устал. я перестал
дарить кому-то свет и силы.
я слишком многим помешал
быть незапятнанно красивым.
я посреди людей чужой.
пусть не простит меня Всевышний
за то, что мучился со мной,
за то, что стал ему я — лишним.
любви небесной талисман
в глуши рассудочной резвится,
не зная, как остановиться,
он рьяно от восторга пьян.
он серебристой тишиной
любуется, как сумасшедший,
и в пасторали снизошедшей
он обеспечен сам собой.
его сомнений кавалькада
насмешек вызывает всплеск,
и одиночества гротеск —
его достойная награда.
он потускнеет от обид
и перестанет улыбаться:
ведь быть сложнее, чем казаться,
тем более, когда убит.
я долго с ним дружил, мы пили
прозеко, водку и вино,
и пиво литрами глушили,
пока не вышел он в окно.
я проводил его в туманы,
улыбкой всё ему простил:
мы все живём, пока мы пьяны,
пока нас разум не накрыл…
однажды ночью он явился,
спросил: «Скучаешь или чо?» —
и через левое плечо
устало как-то покосился.
мы засмеялись, обнялись,
бутылку водки раздавили,
и, захмелев, постановили:
«За жизнь! И всё конём ебись…»
Я вне рамок, вне границ,
я — исчадие порока,
и горящих колесниц
мне не выдержать упрёка.
Я без устали себя
на потеху тугоумным
выставляю: пусть безумным
назовут они меня…
Я смолчу. Не покорюсь.
в тишине себя расплющу:
быть звездою неимущей
мне привычнее, — клянусь.
Единое? Сложение частей…
Тобой не стать, собою не остаться.
И не безумец я. Но им могу казаться,
предчувствуя конец игры своей.
Ты для меня всего начало, я — лишь ссылка
на указатель пережитого тобой.
И воскрешающий забвение покой —
как долгожданная на Рождество посылка.
Я бессловесностью своей в тебя проникну,
молчанием взорву твои слова:
пусть наконец-то лопнет тетива,
когда в ответ тебя я не окликну.
Я не смогу найти тебе замену,
я обнулю свои валентности, уйду,
и у тебя себя я украду:
ведь ценность не всегда имеет цену.