Не покорённые судьбой…

не покорённые судьбой,
в любви нашедшие спасение,
мы, окрылённые мечтой,
порабощенные везением,

встречающие смехом день,
с улыбкой провожая лето,
забыли, что такое лень,
и взмыли в небо без билета…

без боли всё себе простив,
страдания обезболив матом,
себя на волю отпустив,
от Неба ничего не спрятав,

сгорая, глазом не моргнув,
внушая страх одной походкой,
мы нежных не стыдимся чувств
и раны заливаем водкой.

презрев сомнений сладкий яд,
мы избалованы немного,
нам далеко не каждый рад,
но поцелованы мы — Богом.

Об образе Совести в мистерии «Один-за-всех»

Образ Совести в мистерии «Один-за-всех» – один из самых непростых с точки зрения «верности» первоисточнику Гофмансталя, ведь у оригинального Йедермана никакой совести нет: в драме Гофмансталя к Вере и победе над страхом смерти главного героя приводят Дела (Werke), а не Совесть (die Gewissen). Откуда же в мистерии «Один-за-всех» возникает образ Совести и в чём его отличие от образа Дел?

Совесть – наше собственное представление о нас самих и о наших поступках, то есть категория довольно субъективная, а, стало быть, эластичная, то есть сегодняшняя бессовестность может завтра обернуться глубочайшим раскаянием и пересмотром совершенного и прожитого. У Дел такого потенциала самоопределения и развития нет! Именно поэтому мне показалось более убедительным обращение героя к Вере не посредством столкновения с объективно неизменным, а как результат изменения в нём его собственного представления о самом себе, то есть через пробуждение в нём Совести…

Диалог Одного-за-всех с Совестью.

Совесть:

… Но – постой!
Ты не понял, кто с тобой
готов сейчас на смерть пойти
по безвозвратному пути?

Один-за-всех:

Не понял.

Совесть:

Эх! Я так и знала!
Во мне ты толку видел мало.
Хотя, наверное, вообще
не знал, что может быть скучней,
чем голос Совести. Ведь так?

Один-за-всех:

Прости меня: я был дурак.

Совесть:

Не был, а есть, но это позже.
Всего на свете нам дороже
сознание нашей правоты
во всём, что можем сделать мы.
Так вот я – этот камертон,
всем людям задающий тон
и помогающий понять,
как нужно им существовать,
чтобы дышать всегда свободно
и знать, что Богу то угодно…

Один-за-всех:

Но почему же я не знал,
что от меня Создатель ждал?

Совесть:

Вообще-то здесь ты не один:
вселенной нашей Господин
нас никогда не оставляет,
и только одного желает,
чтоб мы о Нём не забывали
и указания скрижали
беспрекословно исполняли.

Один-за-всех:

Я никого не убивал,
чужого я не отнимал,
и всуе я не поминал
Его имён, не клеветал
я на несчастного соседа,
я мать любил! Откуда беды
на мою голову теперь
свалились горечью потерь?
Ну в сексе был я не воздержан,
но неужели Бог рассержен
на увлечения мои?
Ведь неслучайно в Бытии
на день шестой Он праотцу
подругу создал…

Совесть:

Но к венцу,
не убоясь Господня гнева,
пошли одни Адам и Ева,
познав возможность позабыть
того, кто им позволил жить…
Ты главной заповеди суть
понять не смог, и долгий путь
тебе не так бы страшен был,
когда б её ты не забыл…

Один-за-всех:

Какая ж главная из них?

Совесть:

Она важнее всех других:
мы все от Бога рождены,
и всё, что делать мы должны, –
Его в делах не забывать
и уповать, а не пенять,
когда беда стучится в дом
и достаётся хлеб с трудом,
когда здоровье пошатнулось
или удача улыбнулась,
за всё Отца благодарить
и крепче всех Его любить…

Один-за-всех:

Мне не понять завета суть…
И хоть былого не вернуть,
прошу хотя бы намекнуть,
как должен был пройти я путь?

Совесть:

Бог в нашем сердце, не в мозгу.
За всё мы перед Ним в долгу.
И мир бы не был залит кровью,
когда бы жили вы Любовью,
а не карьерой, не деньгами,
не сексом, гордостью, грехами
и свою совесть временами
не предавали с потрохами.
Ведь Божья Истина проста,
её святая красота в гармонии
вселенской светит,
а вы, как глупенькие дети,
понять не можете её
в слепом невежестве своём:
кому-то что-то отдавая,
мы тут же что-то получаем!
А получая, отдаём.
Таков закон. Несложен он.
Но выгоды сиюминутной
материальной, абсолютной
вы жаждете себе взамен,
сдаваясь сами в тлена плен:
ведь мир материальный тленен…

Один-за-всех:

Прошу тебя я на коленях:
попроще объясни мне схему
устройства мира и Вселенной!

Совесть:

Куда уж проще?.. Что ж, о’кей.
Возьмём примерчик поясней:
из всем живым доступных фактов
природа полового акта
тебе поможет уловить
законов мироздания нить.
В физиологии слияния
важна взаимность тел влияния,
когда давая, получаешь,
а получая, отдаёшь,
и наслаждение доставляешь
и никогда не устаёшь.
Ведь неслучайно секс так важен
для появления жизни каждой:
в слиянии двух – рождение третей
субстанции на этом свете,
и всё живое – Божьи дети,
рожденные в Любви сиянии,
в Непостижимого слиянии…
Но, не отдав, не получить
и в Вечность путь не проложить…

Один-за-всех:

И в этом смысл бытия?

Совесть:

А в чём ещё, печаль моя?
Любовь – есть Бог. Она рождает
и никогда не умирает
в том, кто познать её сумел.
Любви важнее нету дел.

Один-за-всех:

А как же быть с мирским?

Совесть:

Никак.
Мирское – самый страшный враг
благополучию и счастью.
Пойми одно: не в вашей власти
организовывать судьбу.
Но на нелепую борьбу
вы жизнь расходуете глупо,
идя порой по близких трупам.

Один-за-всех:

Да как же так? А хлеб? А дом?
Ведь мы должны своим трудом
решить вопрос родных защиты,
чтоб были счастливы и сыты?

Совесть:

Когда своим ты занят делом,
тебе не нужно оголтело
за выживание бороться:
тебе от Бога всё даётся.
Но если не на месте ты,
тогда весь мир тебе постыл:
не любишь ты свою работу,
и вечно тебя бесит кто-то,
ты неприкаян, напряжен,
и каждая из твоих жен
в тебе лишь деньги твои любит,
и страсть к наживе тебя губит.
Потом придёт пора потерь,
болезней, смерти, но, поверь,
ты не поймешь, в чем тут причина,
и, может быть, что до кончины
дадут прозреть, каким ты был
и почему сам погубил
своей судьбы ростки земные.

Один-за-всех:

А можно образы иные?
Попроще… Чтобы мне понять…

Совесть:

Послушай, я устала, дядь,
тебе разжевывать простое…

Один-за-всех:

Я даже жалости не стою?

Совесть:

Да нет, ты прав: я увлеклась,
и ты со мной утратил связь.
Давай попробуем иначе.
Представь, что Бог себе на даче
клубники грядку посадил,
и вот побеги получил.
Им прорасти он помогает,
оберегает, поливает,
ему плоды от них нужны!
Но вдруг приходят сорняки,
мешающие тем побегам.
Так что же? Альфа-и-Омега
свою клубнику загубить
позволит, чтобы дать пожить
тому, кто жить другим мешает
и Урожаю угрожает?

Один-за-всех:

Меня, выходит, пропололи?

Совесть:

Выходит так. Но этой доли
ты мог спокойно избежать,
но сам не захотел понять
твоей судьбы важнейших знаков,
чтоб с Небом сочетаться браком
и стать полезным для Отца
ещё до своего конца…

Один-за-всех:

Господь всемилостив?

Совесть:

Ну да.

Один-за-всех:

И даже конченый мудак
его прощения достоин?

Совесть:

Ты не мудак, а падший воин,
сраженный гордостью своей,
мир оставляешь без детей,
которые смогли б продолжить
тебя, но почему-то ты не можешь
об этом даже попросить!
В твоем сознании пожить
лишь самому – одно желание!
Страшнее нету наказания…
Я, честно, не могу понять,
что мне еще тебе сказать,
чтоб понял ты свой главный грех,
мой бедный друг Один-за-всех…

Один-за-всех:

Прошу, меня не покидай!
Я понял, что дорога в Рай
закрыта вечно для меня,
но дай хотя бы мне понять,
как перед страхом устоять?
Как победить его химеры?
Чего мне не хватает?!

Совесть:

ВЕРЫ.

Cornelius Obonya: »Man soll nicht jenem helfen, dem die Hilfe schaden kann«

[RU/DE]

…Als ich im letzten Sommer mit meiner Übersetzung und Bearbeitung des Mysterienspiels »Jedermann« von Hugo von Hofmannthal begann und zwar auf Grund der Inszenierung vom 22. August 1920 (Beginn der Salzburger Festspiele) konnte ich mir nicht vorstellen, dass ich dadurch in die glückliche Lage kommen werde, meine Arbeit über dieses phantastische Werk vom Sinn des Lebens und Sterbens des reichen Mannes mit dem hervorragenden Darsteller Obonya zu besprechen. Nach der letzten Vorstellung des »Jedermann« auf dem Salzburger Domplatz gelang es mir, an einem der heißesten Tage dieses Sommers den Künstler beim Verlassen der Bühne zu treffen. Obonya zog eben sein verschwitztes Hemd aus und seine Assistentin reichte ihm ein Handtuch und einen Mantel. Der Künstler hatte sich völlig verausgabt. Er lacht, aber der Schweiß rinnt ihm in Bächen herunter.

— Herr Obonya, sie sind der Beste!
— Danke!
— Wann haben sie für mich Zeit, um mit ihnen in Ruhe zu sprechen?
— Morgen fahre ich nach Wien.
— Ich komme dorthin, wo sie sind.
— Schreiben sie mir auf mein Facebook und ich werde antworten.
— Abgemacht.
— Danke unbedingt.
— Ich bin Alexander
— Super, ich bin Cornelius. Auf bald!

Ich habe geschrieben und Cornelius hat geantwortet. Nach einem Monat haben wir uns in Wien getroffen. Ich konnte mich erneut überzeugen, je unereichbarer der Künstler in seinen Rollen ist, desto herzlicher und freundlicher ist er im Umgang mit Leuten.
Im Verlauf des eineinhalbstündigen Gesprächs hat mich nie das Gefühl verlassen, dass C.O. nicht nur meine Fragen beantwortet, sondern mir auch etwas sehr Wichtiges über mich selbst mitgeteilt hat. Nach dem eineinhalbstündigen Gespräch war ich ein anderer Mensch.

CO: Lass uns duzen. Hast du etwas dagegen?

AK: Ich bin sehr glücklich darüber.

CO: Ausgezeichnet! Ich höre aufmerksam zu.

AK: Die erste und wichtigste Frage betrifft den »Jedermann« von Hofmannsthal. Die Sprache dieses Mysterienstückes ist eine schwer verständliche Stilisierung. Ich als Übersetzer quälte mich eine Zeitlang und begann einen eigenen Text nach den Motiven zu schreiben. Kornelius, nach deinen Gefühlen, versteht der heutige Mensch dieses Meisterwerk?

CO: Du kennst die Geschichte des »Jedermanns«. Nach dem Krieg, nach dem Verlust des Imperiums, waren die Österreicher sehr bedrückt. Man musste neue nichtmaterielle Orientierungen finden, um den Österreichern wieder Mut zu machen. Auch Hofmannsthal hat diese altenglische Moritat nicht nur einfach übersetzt, sondern schrieb ein neues. Heute ist der »Jedermann« nicht nur ein Klassiker der österreichsichen Literatur, sondern zählt zu den Werken, die jedes Schulkind kennt. Ich kann mir nicht vorstellen, dass die heutigen Zuschauer Schwierigkeiten haben, die stilisierte Sprache dieses Dramas zu verstehen.

AK: Auffallender Weise ist zu Beginn des 20 Jahrhunderts die Weisheit vom Westen in den Osten gewandert und nicht so, wie es früher war.

CO: Wie es scheint, begibt sich die Weisheit dorthin, wo sie fehlt. Das ist so wie beim Gas, dass den freien Raum ausfüllt.

AK: In einem deiner Interviews hast du gesagt, dass das Leben Energie ist. Bedeutet dieses vollkommene Aufgehen in der Rolle auf der Bühne nicht ein Vergeuden von Energie?

CO: Das Leben ist Energie, die immer wieder erneuert wird. Aber man muss sie mit Verstand einsetzen. Ein sinnloses Vergeuden seines Lebens führt dazu, dass der Himmel es dir wegnimmt. Das ist der eigentliche Sinn des Stückes.

AK: Glaubst du, dass Gott eben aus diesem Grund Jedermann des Lebens beraubt?

CO: Ich glaube, dass die Lebensweise Jedermanns ein gutes Beispiel dafür darstellt. Gott nimmt ihm das Leben und will uns damit etwas sehr wichtiges lehren und uns dazu zwingen, darüber nachzudenken, wir gehen in die andere Welt nur mit unserem Gewissen und Glauben. Wir können weder die Freunde, die Frau noch das Geld dorthin mitnehmen.

AK: Ist Jedermann die Verkörperung der Sünde, dass man Gott vergessen hat?

CO: Was Sünde bedeutet, entscheidet jeder für sich selbst. Gott hilft nur dabei, wie weit wir die richtige Wahl treffen. Ich kann in der Kirche an Gott denken. Ich kann aber auch an Gott denken, wenn ich Obdachlosen, Alkoholikern, Menschen, die in Not geraten sind, helfen kann, aber nicht, wenn ich den Weihrauch in jenen dafür zugewiesenen Plätzen einatme.

AK: Aber in der Kirche ist es leichter.

CO: Wenn es leicht ist, das heißt, ist es nicht ganz richtig.

AK: ?!

CO: Schau her: der Mensch kann eine gute Tat tun, auch wenn er kein einziges Gebet kennt.

AK: Natürlich.

CO: Es kann aber auch sein, dass ein Mensch regelmäßig und fleißig die Kirche besucht, aber zum Beispiel ein raffinierter Sadist ist.

AK: Das ist möglich.

CO: Die nächste Frage? (lacht)

AK: Im »Jedermann« von Hoffmansthal wird jener bestraft, der dem armen Nachbar nicht hilft, der schuldig ist, dass der Schuldner, der nicht rechtzeitig seine Schuld bezahlen kann, ins Gefängnis kommt und der seine sterbende Mutter nicht besucht. Die Kirche wird nicht erwähnt.

CO: Ich schlage vor, darüber nicht zu sprechen. Gottgefällige Taten kann man machen, auch wenn man Atheist ist. Erinnern wir uns an Diderot: die Existenz Gottes ist genau so unbeweisbar wie seine Nichtexistenz. Der Mensch hat die Möglichkeit, sich zu entscheiden: An Gott zu glauben oder nicht.

AK: Aber?

CO: Aber der Mensch hat keine Wahl. Was soll er tun!

AK: Wie ist dies zu verstehen?

CO: Für jeden falschen Schritt wird man bestraft. Für Jeden falschen Schritt!
AK:Wie?

CO: Mißerfolge, Probleme in der Arbeit, Probleme mit der Familie und mit der Gesundheit. Jedes beliebige Problem, jede Unanehmlichkeit zeigt, dass wir irgend etwas nicht so gemacht haben, wie es sein sollte.

AK: Ist der richtige Schritt ein Ansporn?

CO: Warum? Richtige Schritte, richtige Taten sind die Norm. Erwartest du dafür ein Geschenk, dass du atmest? Deine richtigen Handlungen sind an und für sich schon Geschenke, sie sind ein Zeichen dafür, dass du etwas in diesem Leben verstanden hast, dass du auf dem richtigen Weg bist. Wozu braucht man noch Ermunterungen? Das Können und die Möglichkeit, mit seinem Talent und seiner Meisterschaft den Menschen seine Arbeit zu schenken, das ist schon ein Geschenk.

AK: Und das Geld?

CO: Wenn du an Geld denkst, wirst du nie eines haben.

AK: Jedermann denkt nur an Geld, und daher verliert er es?
CO: Hofmannthal zeigt sehr deutlich, dass derjenige, der viel Geld besitzt nicht der Besitzer des Geldes ist, sondern der Sklave des Geldes. Die Reichen sind die Personen, die das Finanzsystem bedienen. Das sind die unglücklichsten Menschen der Welt. Es gibt auch unter den wohlhabenden Menschen solche, die auch ohne Geld leben können, aber dies sind nur Einzelne. Das sind jene, die die Macht des Geldes erkannt haben und mit ihr zu rechtkommen.

AK: Konnten sie sich von der Vormundschaft befreien?

CO: Sie konnten sich gewissen ökonomischen Gesetzen unterwerfen.

AK: Welchen?

CO: Ich habe einen Bekannten, er ist Besitzer einer Bank. Es ist keine große Bank, sie beschäftigt sich mit Mikrokrediten in Entwicklungsländern. Ein Beispiel wäre ein Dorf in Namibia. Die Menschen verfügen dort über gewisse Fertigkeiten, aber es fehlt an Material, um eine Produktion aufzuziehen. Dort braucht man keine Millionen für Investitionen sondern einen Lastwagen, den man um 200 bis 300 Euro mieten kann. Das ist eine sehr oberflächliche Experten-Analyse. Dann entsteht das Problem mit dem Absatz. Dafür gibt es auch Geld für sehr geringe Zinsen. Der Bank, die eine gewöhnliche Finanzdienstleistung erbringt, aber mit armseliger »Belohnung« die Unkosten decken muss, bleibt fast kein Reingewinn.

AK: Das ist aber ein ziemlich riskantes Geschäft.

CO: Wenn man an Geld denkt, dann stimmt es. Aber wenn man daran denkt, dass man jemandem damit hilft, seinem Leben einen Sinn zu geben…… Zum Beispiel es kommt jemand in eine solche Bank, der zu einer List greift oder der einfach nicht imstande ist, das Geld zurück zu geben, das er aufgenommen hat. Was macht in diesem Fall eine gewöhnliche Bank?

AK: Sie gibt ihm keinen Kredit.

CO: Das ist richtig. Aber die Bank meines Freundes hilft demjenigen, der etwas machen will, aber nicht weiß wie; und sie steht ihm mit Schulung und Hilfe bei. Verstehst du den Unterschied?

AK: Aber benötigen alle diese Hilfe?

CO: Nein. Ich war mit meinen Freunden, eine Gruppe freiwilliger Helfer der Caritas unterwegs, um einen Ort der Wiener Obdachlosen aufzusuchen. Das Wetter war sehr schlecht, zwischen Null und Minus drei Grad Celsius. Es war Nacht. Wir hatten eine Ausrüstung, Schlafsäcke und warmes Essen mit. Wir konnten daher auch jenen Schlafplätze anbieten, die keine hatten. Glaubst du, dass alle jene, die wir angetroffen haben und denen wir unsere Hilfe anboten, bereit waren sie anzunehmen?

AK: Glaube fast nicht.

CO: Bravo, alle Achtung! Ungefähr jeder Vierte verzichtete auf unsere Hilfe und zog es vor, die Nacht auf der Straße zu verbringen und zu frieren. Ich kenne jemanden, der aus Prinzip seit 25 Jahren auf der Straße lebt, obgleich er sich eine Wohnung leisten könnte.

AK: Wurden die psychische Zurechnungsfähigkeit dieser Personen überprüft?

CO: An diesen Fahrten nehmen manchmal Psychologen und Psychiater teil. Aber es gibt auch andere Leute: du kannst in Salzburg einem Zigeuner deine letzten Cent geben, aber an Stelle von Dankbarkeit ist er beleidigt.

AK: Er weiß ja nicht, dass diese zehn Cent deine letzten sind.

CO: Natürlich. In diesem Zusammenhang ist der Dialog Jedermanns mit seinem armen Nachbarn sehr bezeichnend. Der arme Nachbar bittet nicht um ein Almosen, sondern er bittet um viel mehr, er möchte die Hälfte des Geldbeutels haben. Das ist Unsinn. Es gibt Menschen, denen es leichter fällt, ihr Leben als die Freiheit zu riskieren. In der bürgerlichen Gesellschaft gibt es davon nicht weniger als in den Entwicklungsländern. In Rußland war es auch so, soviel ich mich an die Ereignisse der neunziger Jahre des vorigen Jahrhundert erinnern kann. Was passiert jetzt?

AK: Freiheit bedeutet immer Verantwortung. Vielleicht sehnen wir uns nach Verantwortungslosigkeit?

CO: In Österreich hatten wir in den dreissiger Jahren des vorigen Jahrhunderts dieselben Probleme.

AK: Als Österreich ein Teil Deutschland werden wollte.

CO: Jetzt will Österreich dasvielleicht gefühlsmäßig, aber keinesfalls in der Realität. Das ist normal. Es ist aber nicht normal, dass man in dieser Sache Komplexe bekommt.

AK: Empfindet Österreich irgendwelche Komplexe?

CO: Wie derzeit in Russland so erging es auch Österreich zu Beginn des 20. Jahrhunderts. Österreich verlor ein Riesenreich, den Kaiser, Geld und Einfluß. So ein Ereignis geht nicht spurlos vorbei.

AK: Das heutige Österreich zählt zu den glücklichsten Ländern der Welt. Wien gehört zu den lebenswertesten Städten auf diesem Planeten neben Toronto. Warum sollen die Österreicher nicht stolz darauf sein, was sie jetzt besitzen?

CO: Hier haben wir es mit einem Problem des Dualismus mit zwei verschiedenen Verhaltensweisen zu tun. Nach außen hin sind wir bescheiden, innerlich aber stolz. Solange du Ausländer und Tourist bist, Geld ausgibst und nicht versuchst, einen Platz in der Hierarchie des Landes einzunehmen, begegnet man dir mit Achtung und ist von dir begeistert. Sobald du aber versuchst, dich in das Alltagsleben zu integrieren, spürst du sofort eine unerklärliche Abweisung.

AK: Warum?

CO: Es ist immer angenehm, Geld entgegenzunehmen, aber es ist unangenehm, etwas dafür zu geben. Als Beispiel kann man Kitzbühl anführen, wo heute die reichen Russen sehr viele Immobilien kauften. Kannst du dir vorstellen, was ein Kitzbühler Bürger darüber denkt?

AK: Sehr schwer.

CO: Er denkt so darüber: Ich baue ein Hotel und verkaufe es an Russen. Aber ich will nicht, dass die Russen in irgendeiner Art und Weise auf das Leben meiner Stadt Einfluß nehmen.

AK: Die Russen sind sehr anpassungsfähig. Wir sind überhaupt eines der anpassungsfähigsten Völker. Das russische Volks besitzt einen ausgeprägten Nationalstolz und ein großes kulturelles Erbe. Das kann sich vielleicht ein Kitzbühler-Bürger schwer vorstellen.

CO: Alexander lass uns zum vorigen Beispiel der Obdachlosen zurückkehren. Glaubst du, dass irgendwer in den österreichischen Dörfern die reiche russische Kultur braucht?

AK: Ich habe verstanden.

CO: Bravo. Geld wird gebraucht. Wozu Kultur, Brauch und Sitten?

AK: Wozu braucht man dies? Ohne den Einfluß verschiedener Kulturen, der Stilarten, der Sitten und der Traditionen gibt es keine Entwicklung.

CO: Du verstehst dies darunter! Wer versteht dies noch? Wer denkt heute noch über Weiterentwicklung nach? Wie du weißt, gab es in unserer Geschichte das »Biedermaier«.

AK: In Rußland wurde dieser Stil verächtlich als Stil des Spießbürgertums bezeichnet.

CO: Wenn ich mich nicht irre, gibt es ein Theaterstück von Gorkij mit so einem ähnlichen Titel.

AK: Es gibt es.

CO. Dieser Stil stellt eine Reaktion auf die Wehrlosigkeit gegenüber globalen Prozessen dar, die keine Rücksicht auf das menschliche Leben nahmen.

AK: In Rußland ist es heute nicht mehr üblich, seinen Nachbarn zu grüßen.

CO: Das ist eine freiwillige Isolation, wenn dem Menschen nichts mehr aufregt außer seinenpersönlichen Problemen, wobei die Probleme nicht weltanschaulicher Art sind sondern simple Alltagsprobleme.

AK: Ist es deine Meinung, dass Österreich im zwanzigsten Jahrhundert einen sozialen und wirtschaftlichen Erfolg erzielt hat, aber ein kleinbürgerliches Land geblieben ist?

CO: Es ist nicht wichtig, was ich meine. Wichtig ist, dass wir eine erstaunliche Form von Xenophobie haben, die als Teil unserer Kultur im Verlauf von Jahrhunderten entstanden ist.
Dass Österreich heute Flüchtlinge aufnimmt, ist der Wille der Regierung, aber nicht der Wille des Volkes. Das Volk braucht neben sich keine Menschen mit Gewohnheiten und Präferenzen, die es nicht versteht, obwohl sie dies infolge ihrer Benehmenskultur nicht zeigen. Ich persönlich kenne Leute, die mit dir nicht sprechen wollen, wenn sie deinen slawischen Akzent hören. Sie tun dies sehr höflich, aber du fühlst dich trotzdem als ein Fremdkörper in ihrer Kultur.

AK: Welche Leistungen?

CO: Persönliche, versteht sich. Du kannst den Leuten nicht erklären, wie man zu leben hat, wenn du selbst nicht imstande bist, dein eigenes Leben zu organisieren. Das ist vielleicht nicht angenehm, sich dies einzugestehen, aber es ist logisch. Zeige, wohin haben dich dein Verstand, deine Ansichten von den Dingen, dein feinfühliges Wesen geführt. Erst dann werden wir entscheiden, ob wir auf dich hören sollen oder nicht.

AK: Cornelius, aber eine solche Herangehensweise kann das Land kulturlos werden lassen.

CO: Fühlst du, dass es in Österreich zu wenig Kunst gibt?

AK: Nein, natürlich nicht.

CO: Vielleicht fühlst du einen Mangel an Kultur?
AK: Ich habe verstanden

CO: Das heißt: dieser Zugang funktioniert. Das bedeutet, dass die Filterung von verschiedenen Wissen, Fertigkeiten und Erfahrung ein positives Resultat bringt. Es geht nicht darum, dass Menschen ohne Erfolg nicht gebraucht werden, dass erfolgreiche Menschen wissen, wie man die Welt zum Besseren verändern kann. Das Geheimnis ist aber, dass die Welt für die Erfolgsmenschen nur ihre eigene Welt ist, aber nicht der ganze Planet. Wichtig ist, dass man seine Sache gut macht und seine Wahrnehmung der Welt niemandem aufdrängt.

AK: Jedermann lehnt es ab, den Menschen zu helfen. Aber er drängt jedem seine Wahrnehmung der Welt auf. Ist es nicht so?

CO: Wenn man etwas tut, worum man dich nicht bittet, das ist Aufdrängen. Ich habe einen Freund, der Alkoholiker ist. Ich kann ihm tausend Euro zum Leben geben, wissend, dass ich das Geld nie zurückbekommen werde. Es tut mir nicht um das Geld leid, aber sag mir, was macht er damit?

AK: Er verdrinkt es.

CO: Hundertprozent. Das bedeutet, dass meine finanzielle Hilfe ihm in diesem Fall das Leben kosten kann.

AK: Aber was soll man tun?

CO: Helfen soll man jenen, die sich nicht selber helfen können. Aber es wäre der bessere Weg, wenn sie arbeiten und ihr Leben ändern möchten. Ganz einfach.

AK: Cornelius, wenn du die Bühne betrittst, fühlst du, wie du die Umgebung beeinflußt, dass du die Menschen änderst, die ins Theater gekommen sind?

CO: Ich beabsichtige das nicht. Das ist unbescheiden. Aber wenn nur ein einziger Zuschauer während des eineinhalbstündigen Stückes über sein Leben nachgedacht hat, dann weiss ich, dass ich eine gute Arbeit gemacht habe.

AK: Was erwartest du vom Zuschauer?

CO: Applaus

AK: Die Leute können applaudieren, weil gerade die Zeit dafür gekommen ist.

CO: Vor der Aufführung gehe ich zu den Kulissen und schaue durch das Guckloch in den Zuschauerraum: schaue mir die Gesichter an, versuche zu erraten, mit welchem Publikum ich es heute zu tun habe.

AK: Ist die Stimmung im Saal schwer einzuschätzen?

CO: Natürlich. Es kommt immer der gleiche Typ von Leuten: Angestellte mittleren Alters, die müde von der Arbeit kommen. Ihre Frauen haben sie ins Theater geschleppt (»warum«). Das ist ein merkwürdiges Publikum, das imstande ist, eine Aufführung zu schmeißen. Damit das nicht passiert, muss ich ihnen die Möglichkeit geben, es nicht zu bedauern, dass sie ihren Abend nicht so verbracht haben, wie sie es geplant haben: vor dem Fernseher bequem in einem Fauteuil mit einem Glas Bier zu sitzen, sondern im Halbdunkel einem zum Teil unverständlichen Text zu lauschen.

AK: Warum?

CO: Wenn ein Kind bittet, ihm Geschichten zu erzählen, so kann man das nicht ablehnen. Verstehst du das?

AK: Heißt das, dass der Zuschauer im Saal ein Kind ist?

CO: Er ist bereit, Märchen zu hören? Die Zuschauer verlangen nach einer guten Geschichte, die ihnen die Möglichkeit gibt, ihr Alltags-und Arbeitsleben zu verlassen und um Emotionen zu spüren, die sie nie bei ihrer Arbeit erleben. Auch bei Wohltätigkeitsabenden, die den Opfern des Holocaust gewidmet sind, wollen die Menschen nicht von Neuem das Leiden durchleben. Sie wissen, dass sie zu dieser Abend-Veranstaltung gekommen sind, um Geld zu spenden. Aber für ihr Geld wollen sie nicht von Neuem leiden. Ich erzähle ihnen jüdische Anekdoten, lese Erzählungen vor und gebe ihnen die Möglichkeit zu lachen. Vielleicht unter Tränen. In der Welt gibt es nicht viel Freude. Das soll man nicht vergessen.

AK: Du spieltest in mehr als vierzig Filmen und Fernsehserien. Ist das Arbeiten im Theater schwieriger als im Film?

CO: Es hängt alles von der Story ab. Im Theaterstück gibt es immer einen zeitlichen Ablauf in der Entwicklung einer Handlung. Bei Filmaufnahmen kommt es oft vor, dass du zuerst den Tod deines Helden spielen musst und nachher folgt die Hochzeit. Das ist schwierig.

AK: Dein Lieblingsheld?

CO: Kein Spießbürger. Für mich ist es nicht interessant, eine Person zu spielen, die aufsteht, frühstückt, in die Arbeit geht, nach Hause kommt, fernschaut und sich niederlegt. Mich interessiert jener Mensch, der sich in das Leben einer Person einmischt, der sie zwingt, die Eintönigkeit dieser eingeführten Ordnung der Dinge zu ändern.

AK: Cornelius, bist du manchmal unvernüftig?

CO: Ich bin nicht vernünftig (Lacht).

AK: Was bedeuten Frauen in deinem Leben?

CO: Ohne Frauen können wir Männer so Furchtbares anrichten, dass das Leben auf der Erde aufhört. Wir kennen nicht den wahren Wert des Lebens: wir gebären nicht. Den Wert des Lebens kennen nur die Frauen. Und nur sie können uns dieses Wissen mitteilen.

AK: Was ist Furcht?

CO: Seine eigene Schwäche zu erkennen. Wichtig ist daran zu denken, dass Angst ansteckend wirkten kann. Wenn du etwas fürchten willst, fürchte dich vor dir selbst.

AK: Vielen Dank für das Gespräch.

CO: Ich wünsche dir viel Erfolg bei der Übersetzung des »Jedermann« ins Russische.

Корнелиус Обонья: «Нельзя помогать тому, кого твоя помощь может убить»

[RU/DE]

…Когда этим летом я начал собственное переложение на русский язык поэтической мистерии Гуго фон Гофмансталя «Имярек» (или «Каждый»; оригинальное название — «Jedermann»), с постановки которой 22 августа 1920 года началась история Летнего зальцбургского фестиваля, мне и в голову не могло прийти, что судьба подарит мне счастливую возможность обсудить эту мою работу с самым ярким, самым смелым, самым сильным и самым выдающимся исполнителем главной роли в этом фантастическом произведении о смысле жизни и преодолении страха смерти — артистом театра и кино Корнелиусом Обоньей.

После последнего спектакля, проходившего по традиции на Соборной площади Зальцбурга, я догнал артиста, уходившего с удушающего сорокаградусного солнцепёка: Обонья на ходу снимал насквозь промокшую рубашку, помощница подавала полотенце и халат. Выложившийся на все сто Мастер улыбался, обливаясь ручьями пота:

— Господин Обонья, вы — лучший!
— Спасибо!
— Когда у вас будет возможность спокойно поговорить хотя бы минут двадцать?
— Завтра рано утром я уезжаю в Вену.
— Я приеду, куда скажете.
— Напишите мне в Фейсбуке. Я отвечу. Договоримся.
— Спасибо! Обязательно! На всякий случай, я — Александр.
— Супер! А я — Корнелиус!.. До встречи!

Я написал. Корнелиус ответил. Через месяц мы встретились в Вене, и я в который раз убедился в том, что чем недосягаемее человек в своей профессии, тем проще, душевнее и свободнее он в общении. В течение той полуторачасовой встречи меня не покидало ощущение, что Обонья не просто отвечает на мои вопросы, а рассказывает мне что-то очень важное про меня самого. И только когда наша встреча подошла к концу, я вдруг осознал, что за эти полтора часа я стал другим человеком…

Александр Курмачев:
— Спасибо большое, Корнелиус, что нашли время встретиться!

Корнелиус Обонья:
— Давай на «ты». Возражений нет?

АК: Буду счастлив!

КО: Отлично! Слушаю внимательно.

АК: Первый и главный вопрос — это вопрос о «Йедермане» Гофмансталя. Язык этой мистерии — тяжёлая стилизация. Я как переводчик промучился какое-то время, потом начал сочинять собственный текст «по мотивам». Корнелиус, по твоим ощущениям, современный зритель понимает, о чём этот шедевр?

КО: Историю создания «Йедермана» ты, по-видимому, и сам знаешь: после Первой мировой вой­ны, после крушения империи австрийский народ оказался в раздавленном состоянии. Нужно было найти новые нематериальные ориентиры, как-то привести нацию в чувство. Гофмансталь ведь тоже не переводил староанглийское моралите («дидактическое представление» — прим. АК), а сочинял его заново. «Йедерман» — классика австрийской литературы, его знают все со школьной скамьи. Я даже вообразить не могу, что кто-то из современных зрителей может испытывать трудности с пониманием стилизованного языка этой драмы.

АК: Получается, что в начале XX века мудрость удивительным образом пришла из Великобритании в Австрию, то есть с Запада на Восток. Обычно именно Восток ассоциируется с мудростью.

КО: Мудрость движется туда, где её, по-видимому, не хватает. Как газ, заполняющий свободное пространство. Свято место пусто не бывает. К тому же с мудростью ассоциируется Ближний и Дальний Восток. Никак не Восточная Европа. Но жизнь сложнее расхожих клише.

АК: Корнелиус, в одном из интервью ты сказал, что жизнь — это энергия. Выплеск артистом энергии на сцене не то же самое, что растрачивание жизни?

КО: Жизнь — возобновляемая энергия. Но каждому человеку нужно тратить её с умом. Бездумная растрата своей жизни приводит к тому, что Небо её у тебя забирает: зачем тратить драгоценный ресурс на дурака? Собственно, об этом и мистерия Гофмансталя.

АК: Думаешь, Господь именно поэтому убивает Йедермана?

КО: Я думаю, что стиль жизни Йедермана делает из него удобную мишень для Смерти.

АК: Смерть — орудие Бога?

КО: А какие варианты? В драме Гофмансталя Смерть забирает лучшего из всех, кого мы видим на сцене: самого жизнерадостного, самого успешного, самого умного, самого богатого, наконец!

АК: Зачем?

КО: Чтобы научить нас чему-то очень важному, чтобы заставить задуматься о том, что в другой мир мы уйдём только со своей Совестью и Верой. Ни наши друзья, ни наши жёны, ни наши деньги туда с нами не отправятся.

АК: Ты называешь Йедермана лучшим, но разве он не воплощение греха Богозабвения?

КО: Во-первых, каждый решает сам, что такое «грех», а что нет. Бог нам лишь помогает осознать, насколько правильный выбор мы делаем. Например, я не могу не посещать церковь. Но моё пребывание там — моё сугубо личное, очень интимное дело. Я молюсь только так, как я умею. Но это не значит, что это соответствует каким-то канонам или правилам: это идёт от сердца. Другое дело, что, когда я помогаю бездомным, алкоголикам, людям, попавшим в беду, — это продолжение того, о чём я думаю в церкви. Это очень важно понять: наша жизнь не должна далеко отходить от тех мыслей и чувств, которые мы испытываем в месте, где пахнет ладаном и звучит орган.

АК: Но в церкви же легче.

КО: Если легче, значит, не совсем правильно.

АК: ?!

КО: Ну, смотри: может ли человек творить добро, не зная ни одной молитвы?

АК: Конечно.

КО: А может человек, усердно и регулярно посещающий церковь, быть, например, изощрённым садистом?

АК: Запросто.

КО: Ну и — вот. Следующий вопрос? (Смеётся.)

АК: Действительно: у Гофмансталя Йедерман наказывается за то, что он не помог Бедному соседу, за то, что посадил в тюрьму Должника, который не успел ему вовремя вернуть долг, за то, что не навещает умирающую Мать. Тут о церкви речи вообще нет.

КО: Вот и я предлагаю о ней не говорить. Богоугодные дела можно творить, будучи атеистом. Вспомни Дидро: наличие Бога так же недоказуемо, как и его отсутствие. Человеку дан выбор, во что ему верить, а во что нет…

АК: Но?

КО: Но у человека нет выбора, что ему делать!

АК: В каком смысле?

КО: Каждый неверный шаг наказывается. Каждый неверный шаг!

АК: Как?

КО: Неудачами, проблемами на работе, в семье, со здоровьем. Любая проблема, любая неприятность — знак того, что мы что-то сделали не так.

АК: Так. А верный шаг поощряется?

КО: Зачем? Верные шаги, правильные поступки — это норма. Ты же не ждёшь подарка за то, что ты дышишь? Твои правильные поступки — сами по себе уже твои подарки, знаки того, что ты что-то понимаешь в этой жизни, что ты на правильном пути. Зачем тут ещё какое-то поощрение? Умение и возможность дарить людям свой труд, свой талант, своё мастерство — это уже подарок.

АК: А деньги?

КО: Будешь думать о деньгах, никогда их не будешь иметь.

АК: Йедерман думает только о деньгах, поэтому их и лишается?

КО: У Гофмансталя прекрасно показано, что обладающий большими деньгами не является их собственником. Он является их рабом. Богачи — это обслуживающий персонал финансовых систем. Это самые несчастные люди в мире. Среди состоятельных людей есть те, кто умеет жить без денег, но их единицы. Это люди, которые, познав власть денег, смогли с ней справиться.

АК: Смогли вырваться из-под её опеки?

КО: Смогли подчинить её неким Вселенским Законам.

АК: Каким?

КО: Смотри. У меня есть один знакомый хозяин банка. Небольшого банка, который занимается микрокредитами в странах третьего мира. В Намибии какой-нибудь, например, в одной деревне у людей есть навыки, но нет, допустим, нужных материалов, чтобы наладить производство. Там не нужны миллионные инвестиции: просто грузовик в аренду, например. Это 200–300 евро. И вот этот банк на основании беглого экспертного анализа в течение получаса выдаёт такой кредит. Потом, допустим, у кого-то возникает проблема сбыта. На это выделяются ещё какие-то деньги под смешные проценты. Таким образом, этот банк, оказывая обычную финансовую услугу, но за мизерное вознаграждение, покрывает свои накладные расходы и почти ничего не зарабатывает в виде чистой прибыли.

АК: Довольно рискованный бизнес.

КО: Если думаешь о деньгах, то — да. А если думаешь о том, чтобы помочь кому-то обрести смысл своей жизни, то… Это и есть работа на Вселенную, а не на хлеб с маслом. Ещё пример: приходит в отделение такого банка кто-то, кто хочет схитрить или просто не в состоянии вернуть деньги, которые просит в долг. Что делает обычный банкир, для которого цель — увеличение своего дохода?

АК: Отказывает в кредите.

КО: Правильно. А банк моего приятеля предлагает обучение, помощь тому, кто хочет что-то сделать, но не знает (или не умеет), как. Понимаешь разницу?

АК: Но всем ли нужна такая помощь?

КО: Хорошее замечание. Был у меня с моими друзьями из добровольных отрядов (подразделение Caritas — прим. АК) один рейд по местам сборищ венских бомжей. Погода была рискованная — между нулём градусов и минус тремя. Ночь. У нас экипировка, спальные мешки, горячее питание, транспорт, готовые комнаты для тех, кому негде переночевать. Ты думаешь, все, кого мы нашли и кому предложили помощь, согласились её принять?

АК: Уже не думаю.

КО: Молодец! Примерно каждый четвёртый предпочёл не принимать помощь и остаться мёрзнуть на улице. Я знаю человека, который 25 лет принципиально живёт на улице, хотя у него есть возможность иметь свою квартиру. Он просто не представляет жизни в четырёх стенах! Даже сна в четырёх стенах не представляет. И, замечу, он психически абсолютно здоров!

АК: Ну вы же не проверяли всех отказавшихся от помощи на психическую вменяемость?

КО: В таких бригадах иногда есть и психологи, и психиатры, но дело в другом. Человек никогда просто так без крыши над головой не оказывается, и очень редко это происходит по причине психического расстройства. Настоящие проблемы там намного сложнее простых клинических диагнозов. Но есть и другая категория неимущих: например, ты можешь отдать нищему цыгану в Зальцбурге последние десять центов, и он обидится, потому что ты дал слишком мало!

АК: Он же не знает, что это твои последние деньги.

КО: Конечно. Умение быть благодарным за внимание, а не за сумму помощи — это тоже часть культуры. Вспомни диалог Йедермана с Бедным соседом, когда Бедный сосед просит отдать ему половину стоимости новой усадьбы Йедермана! Это же бред, и рассуждения Йедермана и его Друга в этой связи вызывают только симпатию. Но часто люди отказываются от помощи из-за гордости: среди них есть те, кому легче рискнуть жизнью, чем свободой, и в буржуазном обществе таких людей не меньше, чем в развивающихся странах. В России ведь то же самое было раньше, насколько я помню события в вашей стране в начале 90-х годов прошлого века. Что случилось сейчас?

АК: Свобода — это всегда ответственность. Может быть, мы соскучились по безответственности?

КО: В Австрии была та же проблема в конце 30-х годов прошлого века.

АК: Австрия всегда хотела стать частью Германии?

КО: Я этого не говорил! (Смеётся.) Нет, конечно. Объединение людей, говорящих на одном языке — это нормально. Ненормально испытывать по этому поводу комплексы. Но речь не о реальной программе объединения стран, а лишь о смутном ощущении этого единства. Ведь нас, говорящих на немецком языке, очень мало. Намного меньше, чем говорящих по-русски. Надо это как-то учитывать.

АК: Разве Австрия испытывает по этому поводу какие-то комплексы?

КО: Как и Россия, Австрия в начале XX века потеряла величайшую империю, потеряла кайзера, деньги, влияние. Ты думаешь, для народа это проходит бесследно?

АК: Но сегодня Австрия — одна из самых благополучных стран мира, Вена — самый комфортный город на планете после Торонто. Почему бы вам, австрийцам, не гордиться тем, что у вас есть сейчас?

КО: Здесь есть проблема дуализма внешней и внутренней политики, двух разных поведенческих моделей. Мы очень скромны внешне и очень горды внутри. Пока ты иностранец, пока ты турист, пока ты платишь деньги и не посягаешь на то, чтобы занять какое-то место во внутренней жизни страны, к тебе относятся с пиететом и восторгом, но как только ты попытаешься интегрироваться в повседневную жизнь страны, города или деревни, ты сразу почувствуешь необъяснимое отторжение.

АК: Почему?

КО: Потому что приятно получать деньги, но неприятно что-то отдавать взамен. Возьмём Китцбюэль (альпийский курорт в федеральной земле Тироль — прим. АК), в котором сегодня богатые россияне активно скупают недвижимость. Представляешь себе ход мысли местного китцбюэльского бюргера?

АК: С трудом.

КО: Рассуждает он примерно так: «Я сейчас построю отель и продам его русским. Но я не хочу, чтобы русские как-то влияли на мою жизнь в моём городе».

АК: Но русские — очень адаптивная нация. Мы — один из самых гибких и культурно эластичных народов. У нас пассионарное хамство всегда идёт в наборе с гордостью национальным культурным достоянием такого масштаба и значения, которые китцбюэльскому бюргеру и не снилось.

КО: Александр, возвращаясь к предыдущему примеру с бомжами: а ты думаешь, что богатая культурная пассионарность русских кому-то сильно нужна в австрийских деревнях?

АК: Я понял.

КО: Молодец. Деньги — да, нужны. А культура, обычаи, нравы — зачем?

АК: Корнелиус, как зачем? Без взаимного влияния культур, стилей, обычаев, традиций, нет развития.

КО: О! Ты это понимаешь! А кто ещё это понимает? Кто сегодня вообще думает о развитии? Ты помнишь, был в нашей истории такой стиль «бидермайер»?

АК: В России этот стиль всегда пренебрежительно назывался мещанством.

КО: У Горького есть пьеса с похожим названием, если не ошибаюсь.

АК: Есть.

КО: Так вот этот стиль — реакция на беззащитность перед глобальными процессами, не принимающими в расчёт человеческую жизнь.

АК: В России сегодня не принято здороваться даже с соседями по лестничной клетке…

КО: Вот! Это стиль добровольной самоизоляции, когда человека ничего не волнует, кроме его собственных проблем, причём проблем не мировоззренческого характера, а самого примитивного бытового.

АК: Ты считаешь, что Австрия, пережив коммунизм и построив социализм, так и осталась мещанской страной?

КО: Александр, неважно, что я считаю: важно, что эта удивительная форма ксенофобии — часть нашей культуры, которая формировалась веками. То, что Австрия сегодня принимает беженцев, — воля правительства, а не народа. Народу (большей его части) не нужны рядом люди, не говорящие на немецком языке, люди с непонятными привычками и предпочтениями: это всё источник совершенно не нужного никому стресса. Хотя в силу всё той же поведенческой культуры внешне мы вряд ли это будем демонстрировать. Например, я лично знаю людей, которые с тобой даже говорить не захотят, услышав твой славянский акцент. Они сделают это вежливо, но ты всё равно ощутишь себя инородным телом в культуре, которая привыкла опираться на отсутствие стресса и личные достижения.

АК: Какие достижения?

КО: Полезные для общества, само собой. Ты не можешь учить людей жизни, если не организовал по определённому образцу свою собственную жизнь, не показал, как твоя собственная жизнь улучшает жизнь других людей. Может быть, художнику не очень приятно осознавать эти правила или соответствовать им, но они совершенно логичны: сначала покажи, к чему приводит твой ум, твой взгляд на вещи, твоя «тонкая душевная организация», а потом уже мы решим, слушать тебя или нет. В этом залог стабильности социальных связей.

АК: Корнелиус, но такой подход может оставить страну без искусства!

КО: Ты чувствуешь в Австрии недостаток искусства?

АК: Нет, конечно.

КО: Может быть, ты чувствуешь здесь недостаток культуры?

АК: Я понял.

КО: Значит, этот подход работает! Значит, эта фильтрация разных знаний, навыков и опыта даёт положительный результат. Нет ничего удивительного, что именно успешные в своей профессии люди знают, как изменить мир к лучшему. Секрет в том, что мир для таких состоявшихся людей — это только их собственный мир, а не вся планета. Главное — хорошо делать своё дело, а не навязывать своё мировосприятие.

АК: А Йедерман, отказывая людям в помощи, навязывает им своё мировосприятие или нет?

КО: Нет. Навязывание — это когда ты делаешь то, о чём тебя не просят. Ведь не Йедерман «идёт в народ»: люди сами приходят к нему. Это очень важно. У меня, например, есть приятель-алкоголик. Я могу дать ему тысячу евро на жизнь, зная, что он их никогда не вернёт. Мне не жалко денег, но вот скажи: что он сделает с ними, если я ему их дам?

АК: Пропьёт.

КО: Стопроцентно! То есть моя финансовая помощь в этом случае может его просто убить.

АК: Как быть?

КО: Помогать нужно только тому, кто работает, тому, кто хочет изменить свою жизнь. Нельзя помогать тому, кого твоя помощь может убить. Всё просто.

АК: Корнелиус, выходя на сцену, ты чувствуешь, что как-то влияешь на окружающий мир, что ты меняешь людей, которые приходят в театр?

КО: Специально такой установки нет. Это нескромно. Но если хотя бы один человек в полуторатысячном зале задумается о своей жизни, я буду знать, что сделал свою работу хорошо.

АК: Чего ты ждёшь от зрителей?

КО: Аплодисментов.

АК: Но люди могут аплодировать просто потому, что пришло время аплодировать.

КО: Ну не все же! Знаешь, перед спектаклем я подхожу к кулисе и смотрю через дырочку в зал: рассматриваю лица, пытаюсь понять, с кем придётся сегодня общаться.

АК: Энергия зала бывает тяжёлой?

КО: Конечно. И всегда это один и тот же тип людей: уставшие после рабочего дня клерки средних лет, которых жёны притащили в театр (зачем-то). Это удивительная аудитория, способная убить представление. И чтобы этого не случилось, я как артист должен дать им возможность хотя бы не пожалеть о том, что они провели свой вечер не так, как планировали: не в удобном кресле перед телевизором с банкой пива, а в полумраке в сопровождении какого-то текста, часто малопонятного.

АК: Зачем?

КО: Нельзя ребёнку отказывать, когда он просит рассказать ему сказку, понимаешь?

АК: Значит, зритель в зале — ребёнок?

КО: Ну, как минимум, он готов услышать сказку. (Смеётся.) Людям нужна хорошая история, которая помогла бы им выйти из круга собственной бытовой и профессиональной заданности, испытать эмоции, которые они никогда не испытают на работе, сидя перед телевизором. Даже на благотворительных вечерах, посвящённых памяти жертв Холокоста, люди не хотят заново переживать страдания: они знают, что они пришли на этот вечер отдать деньги, но они не хотят снова страдать за свои же деньги, и я рассказываю им еврейские анекдоты, читаю рассказы, я дарю им возможность улыбнуться. Может быть, сквозь слёзы. В мире не так много радости. Нужно помнить об этом.

АК: Корнелиус, ты снялся более чем в 40 фильмах и сериалах. Работать в театре сложнее, чем в кино?

КО: Всё зависит от того, с каким материалом ты работаешь. Например, у меня был контракт на несколько десятков представлений в течение 90 дней: ты можешь себе это представить? С другой стороны, линейность драматического спектакля — это всегда определённая логика изменения психологических состояний. На съёмочной же площадке ты часто сначала должен сыграть смерть своего героя, а потом свадьбу. Это тяжело.

АК: Твой любимый герой?

КО: Не-обыватель. Человек, который просто встаёт, завтракает, идёт на работу, приходит домой, смотрит телевизор, ложится спать, мне как герой не интересен. Мне интересен тот парень, который вмешивается в жизнь этого человека, который заставляет его как-то изменить монотонность заведённого порядка вещей. Человек, который заставляет задуматься и измениться.

АК: Корнелиус, ты бываешь безрассудным?

КО: Я не бываю рассудительным. (Смеётся.)

АК: Что в твоей жизни значат женщины?

КО: Без женщин мы, мужики, можем натворить такого, что жизнь на Земле прекратится. Мы не знаем настоящей цены жизни: мы же не рожаем. Цену жизни знает только женщина. Только женщина может поделиться с нами этим знанием.

АК: Что такое страх?

КО: Осознание собственной слабости. Главное помнить, что любой страх всегда взаимен. Поэтому если хочешь чего-нибудь бояться, бойся только самого себя.

АК: Огромное спасибо за встречу!

КО: Желаю удачи с русским переводом «Йедермана»!

Творческий вечер Тимура Раджабова и Александра Курмачёва

Анонс вечера:

Взаимодействие и взаимообогащение литератур – одна из самых интересных тем культурного процесса.
Как влияет национальное самосознание читателя на восприятие текстов, созданных в иной культурно-исторической среде?
Как особенности мировосприятия автора влияют на его интерпретацию оригинального текста? Каковы границы допустимого в художественном переводе (переложении)?
Где кончается личность автора оригинального текста и начинается собственное творчество переводчика (интерпретатора)?

Эти и другие темы мы предлагаем обсудить на очередной встрече клуба «Связующая нить», на которой будут представлены книги:

«Пять частей». Тимур Раджабов (Махачкала, Дагестан) – книга номинирована на премию Президента Республики Дагестан.

Тимур Раджабов – дагестанский поэт, пишущий на русском языке, один из лучших современных переводчиков с языков народов Дагестана; один из выдающихся поэтов наших дней.

«Один-за-всех». Александр Курмачёв (Зальцбург, Австрия) – авторское переложение драмы Г. фон Гофмансталя «Имярек» “Jedermann”.

Именно с драмы Гофмансталя в 1920 году началась история самого известного в мире музыкально-театрального фестиваля – Летнего Зальцбургского фестиваля.

Представляемая книга — уникальная попытка возрождения средневекового театрального жанра мистерии на материале современной российской действительности.

Начало в 19:00
Библио-Глобус, Зал презентаций (№ 3, -1-й уровень). Ст. метро Лубянка, ул. Мясницкая 6/3