Песня

я сложить хотел бы песню:
просто песню — ни о чём…
может быть, душа воскреснет
и полюбит горячо…

я бы спел о том, что было,
но не вспомнить ничего…
будто музыка застыла
в ранах сердце моего…

припев:

но всё равно не слышишь ты,
когда тебя зову…
и за меня поют мечты,
когда я струны рву,
и боль свою в душе унять
я долго не смогу…
и только чтоб тебя обнять,
я от себя бегу…

я бы спел о том, что знаю,
но не знаю ничего…
только страсть моя шальная
бьёт из детства моего…

я хотел бы этой песней
солнце ослепить,
и ворваться в поднебесье,
чтоб тебя любить…

припев.

и когда меня не станет,
песня пусть живёт,
пусть в каком-то ресторане
кто-то за меня споёт…

ты за столиком услышишь
песню про себя,
и в тоске четверостиший —
то, как я любил тебя…

Как часто больно честным быть с собой…

как часто больно честным быть с собой,
когда всё в прошлом… не болит, не ноет…
когда навязанный потерями покой
не успокаивает нас, а беспокоит…

как тяжело доверие терять
к своим желаниям, надеждам и капризам,
и в неудачах никого не обвинять,
и одиночество считать достойным призом…

как сложно примиряется душа
с безукоснительностью принципа Парето,
когда проскальзывает время не спеша,
не удостаивая нас своим ответом…

как нелегко даётся лёгкость бытия,
свободного от страха и страданий,
когда осознаёшь, что жизнь твоя —
одно из самых щедрых наказаний…

Тихо, облачно и влажно…

тихо, облачно и влажно.
солнце спряталось за тучи…
страсть кипит тоской бумажной
в сублимации тягучей…

поцелует рифма строчки,
стих насытится размером,
и примчатся буквы к точке,
точно к даме кавалеры…

в завихрении заумном
важно глупость расплодится,
в консонантов плеске шумном
форма лихо разрезвится…

и почудится кому-то,
что постиг он чью-то душу,
что горошек перламутра
сам вдруг вырвался наружу…

но в пьянящей акварели
стихоплётства как обмана
страсти все давно сгорели,
затянулась боль туманом…

Ни простокваша, ни сметана…

ни простокваша, ни сметана,
ни тишина, ни боя гром,
ни уязвимость и ни рана,
ни до того и ни потом…

зашла звезда, но звёзд не видно,
тревожен сумерек покой.
ни радостно и ни обидно,
всё как-то так, хоть волком вой…

для жалоб тоже нет причины,
лишь сердце иногда кольнёт,
и пережитого личины
поманят в пьяный хоровод…

я вспомню этих масок пляску,
я подивлюсь их красотой,
но больше не поверю в сказку,
не ставшую моей мечтой…

всё растеряв, я растерялся
и потерял рассказа нить;
себя сгубив, собой остался,
чтоб попытаться просто быть…

я жил, не ведая сомнений,
и без сомнений я умру,
ни просветлев, ни бросив тени
на чью-то смелую игру…

и этой пустоты урок
я долго не смогу забыть:
не страшно то, что одинок,
а страшно жить и не любить.

Я снова утоляю жажду пивом…

я снова утоляю жажду пивом,
я снова утомляю рифмой слух,
чтобы забыть о том, как ты красива,
чтобы понять, насколько был я глух.

я каждый раз влюбляюсь, как мальчишка,
и каждый раз до боли, как в кино;
я знаю, что меня немножко слишком
и что пора бы успокоиться давно.

и часто полнолунною порою
себя я очевидностью травлю:
я знаю, что любви ничьей не стою,
и не могу понять, зачем люблю…

кого-то на три буквы посылают
в надежде, что он всё же не уйдёт,
кого-то в страсти слиться умоляют,
а я, по-прежнему, один, как идиот…

«Останься…» — попрошу, на всякий случай,
хотя давно известен мне ответ…

не стоит о взаимности канючить,
когда в глазах читаешь слово «нет».

«Быть иль не быть?» а вы не охренели…

— «Быть иль не быть?» а вы не охренели?
как можно задавать такой вопрос?
вы обкурились или что-то съели?
в мозгах у вас запор, во рту понос?

— Не умничай давай, поэт-про-заек,
не долбоёбы тут мотают жизни срок…
Не путай шпицев и карельских лаек
и свой фонтан попридержи чуток.

Не знают многие из нас, зачем зависли
на этом полигоне наши души,
зачем нас глупые порою душат мысли,
зачем нам не дают приказ нарушить,

зачем несправедливости так много,
что не понять ни одному на свете,
как страшно жизнь любить, не веря в Бога,
с любовью подставляя плечи плети,

зачем смирением губить веселья радость,
зачем тоской смертельной искупать загулы,
терпеть от тех жестокость, жлобство, гадость,
кому на кладбищах проставлены прогулы,

зачем мы здесь приникли к изголовью
жестокости, предательств и обмана?
— Затем… чтоб мир наполнился любовью,
которая залечит наши раны…

Своей улыбкой всё затмишь на свете…

своей улыбкой всё затмишь на свете,
своим теплом расплавишь тишину,
и рассмеешься, как смеются дети,
и я зачем-то вдруг почувствую вину.

— Я не такой, каким могу казаться,
и не из тех, кем стоит дорожить.
Немногие рискнут со мной связаться
без риска расхотеть как раньше жить.

— Я тронута такой саморекламой,
немного смущена и польщена,
поэтому спрошу предельно прямо:
тебе любовница нужна или жена?

и, оборзев вконец на ровном месте,
потребую в ответ простого «да»:
— Давай с тобой побудем просто вместе?
— Давай. А как надолго? — Навсегда.

Всё будет. Только помолчи…

— Всё будет. Только помолчи…
Не тереби словами суть.
Да нет, не потому что муть
рождают тени от свечи,
а потому, что просто будь.

В словах людей так фальши много,
что даже Тютчев рассмотрел.
Не жалуйся, что жизнь убога,
что слишком много стало дел:
сам знаешь — в мире всё от Бога.

Нередко глупостью своей
ты столько радости приносишь,
как самый светлый из детей,
зачать которых часто просишь,
как отблеск солнечных лучей.

Я не скажу, что не устал
от частоты твоих проказ:
и Нас ты всех уже достал
своей всеядностью на раз,
но час Любви уже настал.

Ты призван. Так что соберись.
Узнаешь скоро, что да как.
Молись, но много не трепись.
— Постой! Ты Кто?!!
— Ну ты дураaaк!

Я выжил, много пережив…

я выжил, много пережив,
во многих искренне влюблялся,
я часто был нетерпелив
и жадно жизнью наслаждался.

выздоровление души —
в смирения простой рубахе,
в безлюдной тишине глуши,
в слезами окроплённой плахе.

всё с благодарностью принять —
безмерно адская работа,
но без неё нам не понять,
зачем, любя, нас предал кто-то.

нам не постичь в любви к земному
Любви Создателя сияний,
не рассмотреть в улыбке Слова
без бесконечных расставаний,

и в поражений вязкой пытке
так сложно рассмотреть удачу,
когда обобран ты до нитки,
когда трясёт тебя от плача.

лекарство сладким не бывает:
не примешь грамм — вольют канистру.
упорство быстро убивает,
когда Любви ты гасишь искру.

Но в том, в чем был тогда неправ,
себя винить смешно немного:
и пусть суров расплаты нрав,
ведь в этом мире ВСЁ — от Бога.

Зерно, залитое водой…

зерно, залитое водой,
я съела утром с лебедой,
а после, на закате дня,
распёрло от него меня.

худела искренне три ночи,
таблетки мощные пила,
опали щёки, сникли очи,
я трое суток не спала.

три дня назад я по привычке
вошла в удушливый вагон
своей любимой электрички
и обомлела: это — он!

весёлый, смелый, сексапильный,
он на меня посмел взглянуть
с улыбкой, несколько дебильной,
глазами скушал мою грудь.

потом на жопу оглянулся
и жеребцом гнедым заржал.
и за окошком покачнулся
от смеха этого вокзал.

его в душе пославши на хуй
я проревела целый день.
пизды б вломить ему с размаху!
козлина! гребанный олень!

назло насмешнику я стала
свою фигуру истязать,
себе поблажек не давала,
три дня не жрала, твою мать!

я похудела очень резко,
достигнута страданий цель!
а он сказал с ухмылкой мерзкой:
«Худая кляча — не газель»…