Рубрика: Стихи

— Он слишком красив на немецком, чтобы его переводить на русский. Остаффь, — сказал Медведь.
— Не может быть что-то на немецком красивее, чем на русском. Я этого так не оставлю.

(вместо предисловия) 

Германн Гессе — безусловный, неоспоримый, величайший гений немецкой литературы. Его произведения переведены на 64 языка, тиражи его книг — самые рекордные за всю историю книгопечатания — свыше 125 млн экземпляров. То, что этот писатель делает со словом, — настоящая алхимия. Даже великий Ремарк так не умел; даже никакой Гёте-с-шыллером тут рядом не валялись. 

И вот услышал я в июне прошлого года его «Паломническую песнь в птичьем исполнении» («Ein Wallfahrer-Lied von Vögeln gesungen»): ощущения, испытанные мной от этих двух с половиной строф, передать невозможно: я был загипнотизирован этим крохотным шедевром, сотканным из парономазий, аллитераций, морфемной омофонии; как филолог я понимал, что написать так невозможно, но графоман, живущий во мне, уже всё решил: я должен был перевести этот изуверский текст. 

Попытки найти сам текст этой песни не увенчались успехом, потом начался Зальцбургский фестиваль, и я забросил это дело. И вот сегодня — в последний день зимы — я по телефону наговорил Коле Брауну, что примерно это такое могло бы быть, и через пару минут Коля Браун прислал мне текст, прочитав который десять раз, я снова закурил. 

Die Woge wogt, es wallt die Quelle,
es wallt die Qualle in der Welle,
wir aber wallen durch die Welt,
weil nur das Wallen uns gefällt.

Wir tuns nicht, weil wir wallen sollen,
wir tun es, weil wir wallen wollen.
Wer nur der Tugend willen wallt,
kennt nicht des Wallens Allgewalt.

Sie wallt und waltet über allen,
die nur des Wallens willen wallen.

Ну а дальше — приведённый выше диалог с Колей и понимание, что я не могу этого не сделать (в конце концов, я это или кто!).

Тут я опускаю свои жалкие попытки привлечь к ответственности коллег из Зальцбугского и Берлинского университетов, носителей и не-носителей языка, равно как и описание перерытых мемуаров жены Гессе, и литературоведческих разборов этого садистского текста на немецком (на русском ничего не нашёл вообще!): не помогло ничего! Собственно, это и так бросается:

Волной оплавлен блеск подлунный,
пленяет волю клевер рунный,
плывём земной юдоли вдоль,
без воли в боли смысла ноль. 

Без удали не нужно воли,
безвольный не доволен долей,
и добродетели король 
волнений не познает роль,

коль суть и соль подлунных знаний —
в великой воле колебаний.

(пер. с нем.)

в любви бескрайней, как рассвет,
среди альпийских гроз
невинной девственности цвет
в деревне горной рос.

прекрасней солнечного дня
красавица была,
но не мечтала о парнях,
а коз в горах пасла.

без матери её растил 
почти седой отец,
и дочку он не торопил
из дома под венец.

в деревне каждый был бы рад
пастушку в жёны взять:
бриллиантом в миллион карат
мог взгляд её сиять.

но в сердце чистом не пылал 
мирских страстей пожар:
Всевышнему принадлежал
любви девичьей дар.

себя для Бога берегла
красавицы душа,
мольбой жила и не могла
неверный сделать шаг.

её улыбки дивный свет,
как энциан, пьянил, 
и в ней безбрачия обет — 
сам дьявол полюбил.

самодовольный антибог
во сне являлся ей,
но чувств смутить её не мог
наш искуситель-змей.

он песни сладкие ей пел
под полною луной,
поцеловать её хотел,
когда брела домой.

как рыцарь сватался он к ней 
и как простой кузнец,
и становился всё смелей
настойчивый наглец.

но девушку не покорил
ни сладкий звон монет,
ни все дары, что он дарил,
ни то, как был одет.

бес, обезумев наконец,
поклялся отомстить:
«Забудь, гордячка, про венец!
Меня не победить!

Тебя я сделаю своей
и Небу вопреки 
пусть будут до исхода дней
в тебя лететь плевки!

В грехе со мной ты будешь жить:
тебя я совращу;
меня не сможешь ты забыть —
обиды не прощу!

У Бога девушку отбить
я гордую смогу:
себя заставлю полюбить
и страсть в ней разожгу!»

…и к старой женщине одной
в обличье лесника
явился чёрт совсем больной,
как будто смерть близка.

о чём-то женщина его 
посмела попросить,
потом сварила вещество,
чтоб чувства разбудить.

и, наконец, в его руках
обиды горькой яд.
и вид его внушает страх,
глаза огнём горят.

и вот к избушке пастуха
подходит с ядом чёрт.
обида к разуму глуха:
не знает, что несёт!

не приворотный элексир, 
не сок любовных чар — 
был приглашением на пир
от смерти страшный дар.

подходит и в окно стучит:
«Открой, тебя прошу…»
но дом в ответ ему молчит,
лишь ветра слышен шум.

«Прошу, не прогоняй меня.
Я выбился из сил.
Пожар любовного огня
меня испепелил.

Я обожжён был, но теперь
смогу дотла сгореть:
затравленный любовью зверь,
я должен умереть.

И сердце чёрта истечёт
мучительной тоской:
никто проститься не придёт
никто своей рукой

не успокоит, не простит,
не остановит кровь… 
и бедный труп не ощутит
Спасителя любовь…»

«А если я поверю вдруг?» — 
услышал чёрт во тьме. —
«И ощутишь касание рук
ты на своей спине?

Что сердце чёрта запоёт,
когда любви теплом
девичье сердце зацветёт
и алым лепестком

твою насытит нежно страсть,
к груди своей прижмёт,
и ты поймёшь, как чувства власть
из мрака вознесёт?

Как сможешь ты другим не стать,
любовь в себя впустив,
когда лугов земных кровать
слезами окропив,

ты перестанешь чёртом быть?
Ты к этому готов?
Тебе придётся зло забыть  
и полюбить врагов.

Ведь не на несколько минут
счастливым станешь ты: 
навечно в сердце прорастут
волшебные цветы.

Ты перестанешь, как луна,
чужим лучом сиять,
когда поймёшь, что влюблена, 
что не смогу предать.

Меня бесстрастно погубить
не сможешь ты вовек,
когда узнаешь, как любить
способен человек.

Познаешь радость, боль и стыд
священного огня,
бессмертия лишишься ты,
сгорев в закате дня.

Теперь ты понял, почему,
страдая столько лет,
тебе и чувству твоему
я говорила «нет»?»

ушам не верит страшный чёрт,
в смятении ледяном 
стоит без чувств ни жив, ни мёртв,
дрожит, а в горле ком.

и вот от слёз весь мокрый тот,
кто в жизни слёз не знал:
любовь безумцу душу рвёт, 
как огненный кинжал.

а голос ближе и нежней: 
«Я знаю про отвар.
Любовь — настоек всех пьяней:
она — небесный дар.

Тебя без колдовства люблю,
несчастный ангел мой.
И от тебя я всё стерплю 
под пыткою святой.

как я, от Бога ты рождён,
и пусть твой страшен путь,
пусть ты навеки осуждён,
любовь не обмануть.

Я знаю, люди не простят
моей святой любви:
Спаситель ими был распят
за подвиги свои.

Любой, кто любит и любим,
тот святостью своей
указывает путь живым,
мир делая светлей.

Но свет во мраке слепит глаз, 
и прячут люди взор,
и грязью пачкают алмаз,
клеймят, кричат: «Позор!»

Я быть любимой рождена,
и я хочу любить.
Пусть ты — Антихрист, Сатана, —
не мне тебя судить.

Господь не разделял любовь
на грешных и святых,
и на кресте он пролил кровь 
ЗА ВСЕХ детей своих…»

и губы девушки святой
его коснулись век,
и чёрт взревел: «Постой! ПОСТОЙ!!» —
но солнца свет померк,

и небо огненной зарёй
разрезала гроза,
«Любимый! Я всегда с тобой…» —   
и режет глаз слеза,

и прямо перед ним встаёт
гигантская скала,
и в ней чёрт… ВЕДЬМУ узнаёт,
которой отказал…

горящей лавой полилась
из глаз померкших боль…
и, словно мёртвый, рухнул в грязь 
Безбожия король,

и понял он, что погасил
святой любви огонь,
и поднял из последних сил
к груди своей ладонь,

и вырвал сердце, и с тоской
его перекрестил,
и рядом с камменной святой
его похоронил.

но та, с которой был жесток,
несчастного спасла:
душа, как каменный цветок, 
на скалах проросла.

*

один, без сердца, но живой
в лесу очнулся чёрт,
молчало небо, звёзд покой
был словно полумёртв…

в предутренней росе алел
невинности венец, 
и долго на него смотрел 
святой любви певец.

у подножия одной святой горы,
почитаемой друидами издревле
трав альпийских пышные ковры
наливались силою, не дремля.

и жила там женщина одна,
в домике, от глаз прохожих скрытом,
с ней делилась тайнами луна,
как лечить, как оживлять убитых.

избавляла женщина от бед
всех, кто находил к ней путь-дорогу.
у готового спасти корысти нет:
выжить помогла, и слава Богу.

снадобья волшебные её   
раны заживляли и бронхиты,
доступ был открыт в её жильё — 
инквизиторам, крестьянам и бандитам.

раздавала женщина свой дар,
щедро свой талант другим дарила, 
но дремал в душе её пожар:
годы шли, а сердце не любило.

и однажды к ней лесник пришёл,
полюбивший юную пастушку.
взгляд его был мрачен и тяжёл:
страсть его сломала, как игрушку.

попросил он женщину помочь
зелье приворотное сготовить,
чтобы в жёны взять пастушью дочь 
и бурление крови успокоить.

поначалу женщину смутил
этот пыл, который сердце губит:
ведь её никто так не любил…
да теперь уже и не полюбит…

и, коснувшись пламени огня,
робко, не надеясь, не ревнуя,
как прощения на закате дня,
тихо попросила поцелуя.

рассмеялся ей лесник в ответ:
«На себя ты в зеркало глядела?
Да тебе же двести лет в обед.
Ты совсем, старуха, одурела?»

яд змеиный смешан со слезой,
трав хмельных отвар в котле клубится:
«Ну зачем же так-то, дорогой,
над несчастной женщиной глумиться…»

и рукою верной, не дрожа,
опустила в смесь щепотку боли,
жалости на кончике ножа,
ревности дырявые мозоли. 

приготовив зелье, отдала
и с улыбкой гостя проводила.
знала, как помочь, и помогла:
лесника пастушка полюбила.

яд любовный в девушку проник,
стон её дубрава заглушила:
превратился в дьявола лесник. 
колдовство несчастную убило.

почернела радужная бровь,
ярость неба громом разразилась.  
осенив проклятием любовь,
женщина в скалу вдруг превратилась.

глыбой неподвижной возлегла
между гор священных одиноко.
та, что стать любимой не смогла,
стала страшным нелюбви упрёком.