Тебя увидел я и вспомнил…

тебя увидел я и вспомнил
тот давний мартовский загул,
когда я молча, но нескромно
тебе там что-то расстегнул…

тем вечером в твоей квартире
так было жарко нам с тобой
но поутру, часа в четыре,
засобирался я домой…

меня ты слёзно умоляла
с тобой остаться до утра,
но страсть твоя меня пугала,
и я соврал, что мне пора…

и вот ноябрьской порой,
в хмельном угаре и дыму,
мы под дождём идём с тобой,
всё ближе к дому твоему…

на этот раз я задержался,
мне выспаться ты не дала,
давно я столько не… смеялся:
была ты ооочень… весела…

но, адским лезвием сарказма
подрезав мысль о том, что крут,
ты после третьего оргазма
спросила: «Как тебя зовут?»

Моему сердцу

ты бьёшься, словно раненая птица,
преследуя любовь, как солнца свет,
а я пытаюсь за тебя молиться,
захлёбываясь дымом сигарет.

не плачь, моё хорошее, не стоит…
я знаю: очень холодно тебе…
но в пляске аритмии синусоид
ты не растравливай себя и не робей…

давно пора тебе остановиться:
твой плач порою просто нестерпим.
зачем ты, жадно всматриваясь в лица,
напоминаешь мне о том, что не любим?

я виноват перед тобой и я не спорю:
тебя ни перед кем не защищал,
и в сотнях романтических историй
тебя я беспощадно истязал…

никто из тех, к кому ты привязалось,
тобой не дорожил, тобой не жил,
никто из тех, кому ты доставалось,
тебя, на самом деле, не любил.

Окончен бал, но свечи всё не гаснут…

окончен бал, но свечи всё не гаснут:
их трепетом пронизаны слова,
в которых заискрился смысл опасный,
когда я вдруг тебя поцеловал.

ты робко попыталась отстраниться,
глаза твои наполнились мольбой,
но не помог тебе от чувств моих укрыться
наивный всплеск изнеженной рукой.

рассветом просияла синева…
я приготовил завтрак и ушёл…
я не хотел, чтоб всё испортили слова,
испепеляющие смыслом ночи шёлк.

Из Роберта Гернхардта — «Ах!»

[RU/DE]

Даже в час последний, верь мне,
я сама любезность буду.
Постучится смерть за дверью:
«Заходи скорее, чудо!

И куда теперь идти мне?
Раньше я не умирал,
но попробую прикинуть
мёртвый на себя оскал!

Как песок в часах искрится!
Я его остановлю!
Где коса твоя, сестрица?
Растрепалась, я смотрю?

Так, показывай дорогу?
Что? Левее? От тебя?
Ах, направо? Так? Немного?
Что? Могила там моя?»

Что ж, часы уж пролетели…
Их вернуть нельзя никак?
И не купишь, в самом деле,
рюмку жизни за пятак…

Дни идут, а мы не знаем,
что мы скажем впопыхах,
в миг, когда её узнаем:
— Смерть? ЗА МНОЙ? Так быстро!!! Ах…

Ты думала, что не снести…

ты думала, что не снести,
душе изысканной поэта
насмешек чопорного света
и душу светом не спасти.

ты думала, что я сопьюсь,
что мне не пережить обмана,
и что смертельной будет рана,
и что меня раздавит грусть.

ты думала, среди людей,
как в многотомном альманахе,
никто послать не сможет на хер
красивейшую из блядей…

Небесной нежности тепло…

небесной нежности тепло
растапливает холод ночи,
но жизни всплеск так краткосрочен,
и наше время истекло.

ты страсть не приняла мою,
моей ты испугалась власти,
ты нас двоих лишила счастья,
мне предложив сыграть вничью.

ты защитила свой покой
(жить без любви, конечно, проще)
и не пошла за мной на ощупь,
когда позвал тебя с собой.

я мог тобою овладеть,
беспечно поиграть и бросить,
но с чувствами не шутит осень,
чтоб до зимы не умереть.

ты так и не смогла понять,
что я с любовью не играю,
я с ней живу, дышу, летаю,
и мне себя не поменять.

меня не сможешь ты забыть:
ведь никогда не забывают
тех, кто любовью окрыляет,
кто без любви не может жить.

Жизнь, превращённая в окурок…

жизнь, превращённая в окурок,
последней искрой попрощалась.
финалом стала увертюра.
безмолвно расплескалась жалость.

смирение больно источилось
надтреснувшим крахмалом пытки.
надежд предательская милость
иссякла проседью ошибки.

и огненному взрыву света
свой след ни в ком не рассмотреть.
как быстро тает сигарета,
рождённая, чтоб умереть…

Мир полон радости и счастья…

мир полон радости и счастья,
любовью дышит небосклон,
и пульс в распахнутом запястье
как вечной жизни камертон.

я перестал бояться смерти,
но перед жизнью оробел:
своей судьбой в простом конверте
распорядиться не сумел.

я глупо жил, но не напрасно,
и с прожитым наперевес
я понял: умирать опасно,
не достучавшись до небес…

Не все уроки я извлёк…

не все уроки я извлёк,
не все я получил удары…
как обгоревший мотылёк,
я льну к коре земного шара.

а сердце рвёт себя на части
и успокоиться не может,
и снова я над ним не властен,
и снова остаюсь без кожи.

и снова в небо устремившись,
туда, где грозовые бури,
как будто только что родившись,
ревут со всей природной дури,

туда, где весело и страшно,
где прорва испытаний диких,
туда, где гордым быть опасно
без риска рано стать великим,

я распахну любви объятья
в предсмертном хрипе напряжённом,
но не придёт никто к кровати
с умалишённым прокажённым…

Под шум дождя я выключу будильник…

под шум дождя я выключу будильник,
овсянку заварю, попью воды,
а после душа — сразу в холодильник
проверить, не осталось ли еды.

потом гантели, штанга, сигарета,
эспрессо, песня группы «Ленинград»,
работа, перерыв, пюре с котлетой
и переписка с теми, кто мне рад.

потом — слова в мозаике значений,
издержки невъебенности моей,
сомнения в которой нет ни тени,
в тени которой жизнь моя светлей.

а перед сном молитва, и смирение,
и благодарность за прошедший день,
и от усталости полуживое чтение,
и от свечи мерцающая тень…

и тишина, которой околдован,
безмолвием которой оглушён.
и мне не разорвать её оковы,
я с ней одной, похоже, обручён…

и беспросветность просветления как серость,
которой осень нас готовит к холодам,
напомнит мне, как мне любви хотелось,
когда в любовь я перестану верить сам.