Своей улыбкой всё затмишь на свете…

своей улыбкой всё затмишь на свете,
своим теплом расплавишь тишину,
и рассмеешься, как смеются дети,
и я зачем-то вдруг почувствую вину.

— Я не такой, каким могу казаться,
и не из тех, кем стоит дорожить.
Немногие рискнут со мной связаться
без риска расхотеть как раньше жить.

— Я тронута такой саморекламой,
немного смущена и польщена,
поэтому спрошу предельно прямо:
тебе любовница нужна или жена?

и, оборзев вконец на ровном месте,
потребую в ответ простого «да»:
— Давай с тобой побудем просто вместе?
— Давай. А как надолго? — Навсегда.

Всё будет. Только помолчи…

— Всё будет. Только помолчи…
Не тереби словами суть.
Да нет, не потому что муть
рождают тени от свечи,
а потому, что просто будь.

В словах людей так фальши много,
что даже Тютчев рассмотрел.
Не жалуйся, что жизнь убога,
что слишком много стало дел:
сам знаешь — в мире всё от Бога.

Нередко глупостью своей
ты столько радости приносишь,
как самый светлый из детей,
зачать которых часто просишь,
как отблеск солнечных лучей.

Я не скажу, что не устал
от частоты твоих проказ:
и Нас ты всех уже достал
своей всеядностью на раз,
но час Любви уже настал.

Ты призван. Так что соберись.
Узнаешь скоро, что да как.
Молись, но много не трепись.
— Постой! Ты Кто?!!
— Ну ты дураaaк!

Я выжил, много пережив…

я выжил, много пережив,
во многих искренне влюблялся,
я часто был нетерпелив
и жадно жизнью наслаждался.

выздоровление души —
в смирения простой рубахе,
в безлюдной тишине глуши,
в слезами окроплённой плахе.

всё с благодарностью принять —
безмерно адская работа,
но без неё нам не понять,
зачем, любя, нас предал кто-то.

нам не постичь в любви к земному
Любви Создателя сияний,
не рассмотреть в улыбке Слова
без бесконечных расставаний,

и в поражений вязкой пытке
так сложно рассмотреть удачу,
когда обобран ты до нитки,
когда трясёт тебя от плача.

лекарство сладким не бывает:
не примешь грамм — вольют канистру.
упорство быстро убивает,
когда Любви ты гасишь искру.

Но в том, в чем был тогда неправ,
себя винить смешно немного:
и пусть суров расплаты нрав,
ведь в этом мире ВСЁ — от Бога.

Зерно, залитое водой…

зерно, залитое водой,
я съела утром с лебедой,
а после, на закате дня,
распёрло от него меня.

худела искренне три ночи,
таблетки мощные пила,
опали щёки, сникли очи,
я трое суток не спала.

три дня назад я по привычке
вошла в удушливый вагон
своей любимой электрички
и обомлела: это — он!

весёлый, смелый, сексапильный,
он на меня посмел взглянуть
с улыбкой, несколько дебильной,
глазами скушал мою грудь.

потом на жопу оглянулся
и жеребцом гнедым заржал.
и за окошком покачнулся
от смеха этого вокзал.

его в душе пославши на хуй
я проревела целый день.
пизды б вломить ему с размаху!
козлина! гребанный олень!

назло насмешнику я стала
свою фигуру истязать,
себе поблажек не давала,
три дня не жрала, твою мать!

я похудела очень резко,
достигнута страданий цель!
а он сказал с ухмылкой мерзкой:
«Худая кляча — не газель»…

Изнеженна, как роза не ветру…

изнеженна, как роза не ветру,
что в проруби топиться собиралась,
она давно забыла свой маршрут,
она устала, просто заебалась…

измучена вином и коньяком,
давно пощады просит её печень,
а дни летят… летят порожняком,
да и наполнить, по-хорошему, их нечем…

зачем жила? зачем росла? цвела?
зачем шипами близких обижала?
зачем понять так долго не могла,
что жалило её её же жало?..

и вот теперь в гербарии сухом
она покоится, как мумия, навечно…

как часто мы считаем то грехом,
в чём разглядеть не можем человечность…

Прошу, мадам, не надо слёз…

прошу, мадам, не надо слёз:
слезами горю не поможешь…
пусть жалят нас шипы от роз:
без этих ран любить не сможешь…

когда бесшумно поутру
ты нежно солнцу улыбнёшься,
его лучи печаль сотрут,
и ты опять к себе вернешься…

забудешь всё, что он сказал,
простишь за всё, расправишь крылья…
никто из нас не идеал,
чтоб сказку не испортить былью…

Тоски нытьё я успокою…

тоски нытьё я успокою.
к потерям мне не привыкать.
начну бесстрастным быть с тобою
и первых встречных целовать.

и дел случайных круг привычный
меня к себе опять вернёт,
и в обесточенности личной
бесчувственность меня спасёт.

и близкий друг в моей улыбке
легко отчаяние прочтёт,
и слог, от слёз солёно-липкий,
свой смысл в рифме обретёт.

из строчек, рвущихся наружу,
потом легко слеплю рассказ
о том, как снова стал ненужен…
одно и то же… столько раз…

уже и силы на пределе,
и облысела голова…
но вместо радостной свирели
опять прощания слова…

ну что ж… в ответ немного грустно
я улыбнусь через плечо…
не так чтоб выжжено, но… пусто…
да всё нормально… ладно, чо…

Сурова прошлого цена…

сурова прошлого цена:
израненность души — расплата.
когда с самим собой война,
на сердце шрамы от заплаток…

— болит? — не очень. — ноет? — сильно.
— зачем? — так надо. — честно? — да.
— не быть тебе уже стерильным…
— а быть любимым? — никогда.

— а жить тогда зачем? — подумай.
— послушай, не еби мне мозг.
— ты сам себя… того… не вздумай!
— да всё в порядке. не вопрос.

— ты не слабак, но, как ребенок,
наивен, искренен и смел…
ты глуп, как маленький телёнок,
и жизнь понять ты не сумел…

— я слишком быстро увлекаюсь?
— погодь, ты не о том, малыш…
— в чужие сны, как смерч, врываюсь..
— ага! и в них, как слон, храпишь…

— так я не создан для блаженства?
— вообще-то… как тебе сказать…
судьба — не брачное агентство…
— да что ж такое, твою мать!

— котён, давай-ка без истерик.
ты жизнь не раз свою губил,
не открывал другим Америк,
когда бухал, торчал, чудил…

ты шёл к себе путём опасным,
усеян трупами тот путь…
ты помогал другим несчастным
от страшных пыток отдохнуть…

ты свою душу рвал на части,
своё тепло другим дарил,
себя сжигал в истошной страсти,
ты как родных чужих любил!

ты видел столько… столько вынес…
гордись хоть тем, что уцелел!
и в том, что знаешь, — самый цимес!
ты сам себя преодолел!

ты столько женщин знал красивых!
таких парней крутых встречал!
из ситуаций щекотливых
всегда изящно выезжал…

в бандитах видел ты мальчишек,
побитых, как и ты, судьбой.
в простых блядях — любви излишек,
в ментах — желание быть собой…

и ради тех, кому ты нужен,
забудь о том, что одинок,
что безразличием простужен,
что неприкаян, как щенок…

и пусть ты дал своей надежде
себя, как лоха, развести:
не будет так, как было прежде,
когда хрустели лопасти…

и пережитого страницу
сумеешь сам перелистнуть…
— свободным стану я, как птица?!
— свободным? от себя? забудь…

Нас обесцвеченность порой…

нас обесцвеченность порой,
как тренер ловкий, напрягает,
и чёрно-белой мишурой
на нервах хитренько играет:

«Привыкни к этой пустоте…
Ведь спектр красок истощает…
Всмотрись сама: с тобой не те,
кто жизнь твою обогащает…

Взгляни спокойно на себя:
самодостаточна, красива…
И не психуй, ему грубя,
а просто «нет» скажи брезгливо…

Пусть тот, кто красок карнавал
испортил пьяной глупой шуткой,
своей тебя не называл,
к твоим капризам был нечуткий…

Пусть неприкаянности вязь
в тягучий стих опять вольётся…
Ко всем чертям пошли, смеясь,
того, в ком чувство шевельнётся…

Не смей себя за то казнить,
что рядом с ним ты не осталась.
Ведь ничего не изменить:
случилось то, чего боялась!

Ну ладно. Так и быть: поплачь.
Да не ори: весь двор разбудишь!
И, кстати, время — лучший врач.
Его ты скоро позабудешь…»

а сердце правдою слепой
казнит тебя невыносимо:
«Он был не просто так с тобой…
Но не смогла ты быть любимой…»

Устал. Покой меня не любит…

устал. покой меня не любит.
час робкой тишины настал.
любимые всегда нас губят,
играя в некий ритуал.

зачем опять перед глазами
твоей улыбки нежной свет?
зачем играть в любовь с козлами,
их умножая бед букет?

нас манит тишина уюта,
но тонем в смраде глухоты,
когда всего нужней кому-то
все кто угодно, но не ты…

и выдыхая гул обиды,
мы отпускаем, всё простив.
и, всем не подавая вида,
в себе мы гасим боли взрыв.

самоиронией защитной
мы сердца замедляем стон,
и в нежности кровопролитной
наш тихий ропот растворён.

ну не судьба быть с кем-то рядом.
ну что теперь? убить себя?
такой у Бога уж порядок:
себя губить, не тех любя…