Подслушанный у помойки разговор бомжа с самим собой

так-так… тут явно пахнет сыром…
похоже, я поймал крутой момент!
хотелось бы узнать, в какие дыры
жратву «Седьмой» сливает «континент»…

ну, точно! Пруха мне сегодня:
баранок запечатанный пакет!
не зря сюда тащился я со Сходни:
в Москве всегда есть шансы на обед!..

горбушка белого, бутылка из-под сока,
и соус соевый, и с имбирём лоток…
Пакетик чайный? — это, блять, жестоко:
вот где теперь искать мне кипяток?!

сейчас поем и поплетусь до дома,
покуда кореш Васька не накрыл,
он любит побухать у ипподрома:
на тёлок падкий — тот ещё дебил…

а этот вон плешивый нос повесил:
уставился в свой долбанный айфон
«Ну чо, братишка, мир не так уж весел,
когда не ты любим, а сам когда влюблен?

Да ты не ссы: она еще напишет,
я знаю баб, поверь, и позвонит.
Она к тебе сама не ровно дышит.
Ты только свой скрывай недоебит»

молчит, а зенки вылупил — задело.
еще пырнёт, в пизду таких людей.
в мозги влюбляться нужно, а не в тело,
чтобы не ждать подачек от блядей!

«Слышь, независимый? Найдется сигарета?
Вся пачка?!… МНЕ?!……. Да не казни себя…
Дождись её! Дождись судьбы ответа!
А я тут побомжую за тебя…»

Апокалипсис свинодня

Толстою и земною,
Хоть и зовусь морскою,
Выйду я мелкой свинкой
Вдруг из своей щетинки.

Трепетно и маняще
Без бубенцов звенящих
Стану я человеком
Хоть и на четвереньках

Пьяная в жопу, скажешь?
Но хрен чего докажешь:
Я же теперь вне кода
Значит, диктую моду.

Значит, сама собою
Мозг лицемерам вскрою,
Буду я за собою
Деток водить гурьбою.

Я на шашлык из шейки,
Из молодой корейки
Всех приглашу любимых:
Лишь ради них и сгину.

Каждому по кусочку
В зелено-красном носочке
Ведь Рождество — есть ужин:
Значит, убийство нужно.

Я растворюсь в желудке
Не холодцом из утки:
В недрах животной жилы
Стану я самой милой,

Самым желанным блюдом,
Как поцелуй Иуды,
Стану врагом Аллаха
И гербом Мономаха

Не оставляй сомнений
Я никакой не гений:
Я лишь свинья морская
Лишь о любви мечтаю

Знаю, меня не хватит,
Чтобы в твоих объятиях
Весь пароксизм припадка
Выплеснуть без остатка.

Каюсь, сама себе я
Ведь ни хуя не верю,
Будто свинья морская
Может дожить до рая.

Будь я хомяк обычный
Без паранойи личной,
Я бы давно кирпичный
Дом заимел приличный!

Но я — абсурд природы —
Вдрызг изуродован в родах,
И теперь на комоде
В клетке своих мелодий

Жду отпущения смысла,
Как ведро — коромысло.
Что же во мне свиного?!
И — что ж уже водяного?!

Боже, ты так же ищешь
Смысла в своем величье?
Хоть покажи отличье:
В чем мы с тобой различны?

Так же тебя назвали —
Имя без спросу дали
И без любви распяли
Словно на карнавале.

К кушанью — с новой ложкой,
Как с нелюбви подножкой,
С зимней к зиме резиной,
К разуму — с гильотиной.

Всем мы с тобой едины,
Всем мы неразделимы.
Ты намекни с уловкой
На мою остановку:

Я не всплакну, не вскрикну,
Может быть, и не сникну,
Просто сойду с вещами:
В шубке свиной с клещами.

Можно бутылку водки?
Выпью потом в охотку
Ведь примерзать буду долго,
Как промерзает Волга.

Стану я обелиском,
Как и положено, самым свинским.
С надписью на санскрите:
«Если прочли, — всплакните

Пусть теперь, после смерти,
Кто не верил в меня — проверьте:
Я не свинья, а свинка.
Я одомашнена инком.

Я — закусон для дринка,
Вытряхнутый из щетинки.
Хоть по мне и гадали,
Святость мою предали,

Но даже в Перу-Эквадоре
Дело моё — капля в море:
Тело мое и кровь на блюде —
Как тот ответ Иуде:

Вы не забудьте, люди,
Что и я была на посуде,
Что и я спасла много тварей,
Чьих судеб вы — не угадали»…

Ты пореветь выходишь на балкон…

ты пореветь выходишь на балкон
под ненадежный нитевидный пульс дождя
и, распахнув запястья камертон,
прощаешься с собой, не уходя.

и повод есть, и текст готов, но в лом
ответить за себя и за других,
и, девяностый разжевав псалом,
себя ты снова делишь на двоих.

и вновь во имя веры и мечты
ты разбегаешься в расплавленный гранит,
но ты боишься перейти «на ты»
с Тем, кто отчаянно тебя в тебе хранит.

не можешь дать взамен — не вздумай брать!
учиться разучился — не учи!
не любишь — лучше не вникать.
не веришь — об обмане не кричи.

в оцепенении покоя та же боль,
что в разошедшихся до спаек грязных швах.
и ноту унижает не бемоль,
а ложь запёкшейся улыбки на губах.

себя не жалуй, не жалей, но береги,
предавших не забудь, но не тревожь,
не слушай глупостей, но не глуши с ноги:
ты царь и бог, пока ты клоп и вошь.

лишь в зарифмованной с тобой чужой судьбе
ты рассмотреть сумеешь вилланель,
и пастыря в пастушьей простоте
внутри тебя вдруг запоёт свирель.

И я опять хриплю тебе в ответ…

и я опять хриплю тебе в ответ
безмолвием обманутых ночей:
на свете нет таких бесплатных бед,
чтоб искупили славу палачей…

ты не придёшь, я знаю, погостить
не потому, что я в дурной своей судьбе
чего-то там не смог тебе простить…
мне просто больно думать о тебе…

не смейся над лохматостью бровей,
над робостью сомнений сквозь металл…
ты не любил ни горы, ни детей,
ты не мечтал, когда со мной летал…

и в утешение себе я накурюсь
твоей улыбкою, забытой на лице,
и, выпуская кольца дыма, утоплюсь
рентгеновым лучом в твоём свинце…

и пусть казнит раскаяньем огонь,
в котором света меньше, чем тепла,
в котором плавилась тогда твоя ладонь,
в которой таяла янтарная смола…

я не покину ту обугленную ночь,
когда «Эх, ты!» кричало сердце вслед,
когда ты мог, но не хотел помочь,
«Я — это я» — лишь прошептав в ответ…

Не всем дано услышать тишину…

не всем дано услышать тишину,
не застилающую словом мысли шелест,
и перед небом чувствовать вину
в созвучиях, отправленных на нерест…

словами мы просверливаем суть,
любуемся прозрачностью основы…
мы застреваем в слове чьём-нибудь
гвоздём или счастливою подковой…

и так ли страшно что-то не сказать
в ответ на брань, что льнёт хмельным узором,
когда важнее просто промолчать,
не расплодив заразы новым вздором…

«люблю», «прости», «я был тогда неправ» —
редчайшей красоты аксессуары!
их драгоценность не понять, не пожелав
до сушняка отфильтровать базара…

мы тонем в пересортице имён,
себя испепеляя напоказ,
и чувствуем, что лишь тогда Живём,
когда хоть кто-то словом верит в нас.

Уйти не так легко, как появиться…

уйти не так легко, как появиться:
смирение — отчаянней скандала…
и как бы ты ни презирал границы,
конец всегда бессмысленней начала…

перелистать — не значит углубиться:
постичь — совсем не значит полюбить…
и мудрость лафонтеновой лисицы,
не потеряв, не упустив, не заслужить…

не утешай себя инфантилизмом,
не верь в своей безгрешности надрыв:
не отравляй цинизма эгоизмом:
по обе стороны разрыва — лишь обрыв…

так часто вовремя, но никогда во время
мы вспоминаем о растраченных правах:
на понимание, на имя и на бремя,
на утешение, на чистоту в словах…

и чем желаннее лоза, тем мы невинней,
и чем отчаянней желанье, — тем глупей…
что может быть бессильней и обидней
на искры источившихся кремней…

Мужской разговор

— И кто она?
— Надежда на спасенье.
— Она тебя когда-нибудь убьёт…
— Я знаю, но надеюсь на везенье:
возможно, в этот раз не подведёт.

— Ты не одну уже собой замучил жертву…
— Я не насилую…
— Пока она не спит.
— Об этом я скажу попозже ветру…
— А он тебя, конечно же, простит.

— Я не прошу у Неба одолжений.
— А Небо от тебя их вечно ждёт.
— Я расплачусь.
— За море унижений?
Да ты, браток, последний идиот.

— И что теперь? Повеситься на дубе?
— На дубе том давно уж занят сук.
Ты не устал от членства в этом клубе?
— Умеючи, не опускают рук.

— Ну, ты хоть ей позволь в тебя влюбиться.
— Влюбляются лишь в тех, кто очень крут.
— Ну, я же не о том, чтобы жениться.
— Да мужики и без любви ебут…

— Ебут лишь тех, кого не слишком любят,
а тех, кого безбашенно хотят.
— А тех, в кого влюбляются и губят?
— А с теми не ебутся — с теми спят…

И в этом сне изнеженного света
ты улетаешь к Богу погостить
и возвращаешься с одним простым советом:
рожать детей, любить и долго жить.

Не упускай свой опыт из-под носа…

не упускай свой опыт из-под носа,
не растирай несчастья в порошок,
не задавай последнего вопроса,
когда кадык упрётся в ремешок.

ведь ощущений изъязвленного изъяна
распятием на грудь не нацепить,
не рассказать о жизни без обмана,
когда по клавишам приходится долбить.

не петь душе, измученной покоем,
не горевать ослепшему о снах:
не прогулявшись к звездам под конвоем,
ты не оценишь вечной жизни страх.

не плача, не жалея слёз, как дети,
не подсмотреть бессмертия оскал:
из тех, кто лучше всех поёт о смерти,
никто и никогда не умирал.

и, отвергая вечности личины,
мы безвоздушную разглядываем твердь,
и, к свету устремившись из пучины,
пытаемся постичь и уцелеть.

и с предначертанным не перестав бодаться,
подумаешь, что комнат — чересчур…
но ангелы замучались смеяться:
им хочется уже на перекур…

и лишь за гранью опыта земного
ты вдруг поймёшь, что комната — одна…
неважно, что порталов слишком много:
пройди в любой, а дальше… — ТИШИНА.

Непросто отвыкать от слова «мы»…

непросто отвыкать от слова «мы»,
когда друзья за горизонтом тихо тают,
и не сочатся с языка псалмы,
и мысль не соберётся в строчек стаю…

мы за решеткой прожитых годов
не верим той свободе, что снаружи…
мы забываем о волшебной силе слов,
цинизмом унавоживая души…

мы опытом своим вскрываем суть…
мы улыбаемся и плачем понарошку…
и не в чем нам друг друга упрекнуть:
мы всем себя дарили понемножку…

но одиночества характер будет крут,
и с гордости тоска нарежет стружку,
и липкой неуверенности спрут
из прошлого надавит слёз в подушку…

Ты замираешь от случайного «Привет!»…

ты замираешь от случайного «Привет!»
ты ждешь заветного «Мы скоро будем вместе»
и, пересоленный подсахарив рассвет,
ты примеряешь кружева кустарной лести

ты не смущаешься от взглядов ниже бус,
за откровение ты принимаешь грубость,
ты забываешь, что такое вкус,
и вспоминаешь, что такое мудрость…

безжалостна ты в жалости к себе,
ты в боли безраздельной ищешь благо
и, пряча заклинания в мольбе,
прищур иронии ты разбавляешь влагой.

а ночью в одиноком полусне
ты вспоминаешь утешительные бредни:
«Для той, кто хочет счастья при луне,
не первой важно быть, а быть последней…»